— Можно?
Как будто бы могло случиться, что Жуков откажет. Как будто у него на это есть право. Как будто Шапошников откажется от своих намерений, если Жуков скажет «нельзя», сославшись, скажем, на занятость. Единственное, что он позволил себе, так это секундная задержка перед тем, как встать с приветствием. Он потратил это мгновение на мимолетный, но очень нелегкий взгляд.
— Здравия желаю, товарищ маршал.
— Здравствуй, Георгий Константинович. Сесть предложишь?
— Могли бы не спрашивать, — в голосе Жукова была слышна едва заметная горечь, — Борис Михайлович. Располагайтесь. Чаю?
— Благодарю. Как‑нибудь в другой раз. — Гость бросил на генерала испытующий взгляд. — Уже знаешь?
— Знаю, Борис Михайлович.
— Переживаешь?
— А я не институтка, чтобы переживать. Я в армии тридцать лет. Да, я действительно думал, что достоин большего доверия, но понимаю, что у руководства могут быть свои причины.
— Если для тебя это что‑то значит, могу сказать, что был против с самого начала. Не против назначения, которое считаю совершенно правильным. Против того, чтобы тебя держали в неведении относительно истинной цели этой твоей операции. И не потому, что это нехорошо и нечестно по отношению к тебе, а только по той причине, что бесполезно, потому что все равно поймешь, а после этого станет не только бесполезно, но и вредно для дела. Они‑то, они никогда не поймут тебя так, как понимаю я. Им казалось, что от тебя можно скрыть подготовку такого масштаба. Я прямо говорил, что не выйдет, но Совет решил так, как он решил.
Жуков помолчал, исподлобья глядя на гостя.
— Товарищ маршал, но вы ведь не для того приехали сюда, чтобы нарушить решение Комитета Обороны и приказ Верховного, а?
— Не для этого, — голос Шапошникова звучал сухо, — и не для того, чтобы утешить тебя в твоих переживаниях. Пока идет война мне, откровенно говоря, плевать на любые переживания. Твои, чьи угодно и мои собственные. Я приехал для того, чтобы по возможности предотвратить возможный вред делу.
— Я буду выполнять приказ ставки со всей доступной мне энергией и в полную меру своего умения. Вверенные мне войска свяжут такие большие силы противника, какие только окажется возможным. Мы делаем одно дело в рамках одного замысла, и я свою часть работы выполню.
— Георгий Константинович, — маршал осторожно вздохнул, — ну зачем вы так? Я о том, что отвлекать‑то можно по‑разному.
— Что вы хотите сказать?
— Ну вы же поняли. Успешный прорыв обороны позволит сковать куда большие силы германца, чем простые атаки, даже самые мощные и настойчивые.
— Вы в курсе, какие силы и средства мне дали на проведение этой операции? И кто мне на самом деле противостоит? И какие резервы они подготовили в глубине обороны, километрах в шестидесяти от фронта? Вы знаете, что противник, судя по всему, хорошо осведомлен о наших планах и готов? Вижу, что информированы. Так что успешный прорыв… под большим вопросом. Поэтому будем делать все, как всегда, а потом еще лет двести будут рассказывать, как Жуков гнал пехоту по снегу на неподавленную оборону.
— Силы и средства, Георгий Константинович, вам дали, может быть, и недостаточные, но незначительными их тем более назвать нельзя. Я это к тому, что в вашей власти использовать их по‑разному.
Ага. Вот сейчас он, кажется, наконец скажет, зачем приходил на самом деле. Оказывается, ему все‑таки было, с чем прийти к… к соратнику, в конце концов. Это все‑таки оказалось самым главным. Интересы дела во‑первых, но, все‑таки, и «товарища выручай» тут тоже присутствует. И бог знает что еще. Потому что ум старого маршала бесконечно далек от старческого консерватизма и неприятия нового.
— Тут с вами испытатель с завода хочет поговорить насчет прорыва. Уж вы примите, уделите толику внимания, настоятельно рекомендую… И вот еще что: не давите вы на человека, мы‑то привычные, а он человек штатский, перепугается, и тогда от него мало будет толку.
Когда рекомендует Шапошников, рекомендации следует выполнять. Это и впрямь может оказаться важно.
— Ну, если вы советуете… Он где?
Испытатель ему, в общем, понравился. Худой мужик в черном комбинезоне, лет двадцать пять‑двадцать семь, заметно прихрамывает, и, как у всех на что‑нибудь годных людей в это время, красные от хронического недосыпания глаза. Наткнувшись на тяжелый, как свинец, взгляд хозяина кабинета, встал по стойке смирно.