— Вот о шее у тебя вышло плохо. Отец не может тяготиться ребёнком.
— Но "ребёнок" должен когда-нибудь встать на свои ноги… Я рад работе.
— Расскажи. Куда устраиваешься? Как? А мне не удаётся. Прихожу, показываю указ об отставке… Морщатся: "Военный, подполковник. Куда вас устроить?.." Отвечаю: "Мне всё равно, честно проработал тридцать пять лет". Опять морщатся. Коммерсанты откровенно говорят: "Нам важен оборот, а не честность".
— А в учреждениях?.. Там-то нужны честные люди…
Древницкий усмехнулся, ласково посмотрел на сына.
— Когда-то я тоже в это верил… А дальше капитана не пошёл. Все знают, что в России процветает казнокрадство. Рассказывают: министр финансов просил Николая Первого утвердить назначение на крупный пост честного человека. А тот ему ответил: "Не ручайтесь, в России не крадёт только один человек — я". Вот в учреждениях тоже морщатся.
— Папа, разве они смеют отказывать честному отставному офицеру?
— Они не отказывают. А спрашивают: "Имущественный ваш ценз?" Это какой же? "Ну, собственность, недвижимое имущество, дом, земля". Злость берёт, отвечаю: "Земля есть, две сажени на кладбище…" — И конец разговору.
Серёжа улыбнулся.
— Я удивлён, что ты так быстро устроился, — проговорил задумчиво отец.
— Через друзей, папа. Студент знакомый работает…
Серёжа как-то осёкся и замолчал. Ему не хотелось говорить, что устроил его Буранский, распутывающий жульническую сеть, в которую попал Евсеев. Он любил отца и берёг его.
— Здорово, Сергей! — прозвучал весёлый голос.
Мимо шёл молодой человек в новеньком офицерском пальто.
Серёжа усмехнулся.
— Здорово, герой! Смотри, без ног не вернись.
Тот на ходу обернулся, улыбаясь во всё своё молодое, круглое, чуть веснушчатое лицо.
— Вернусь капитаном, вся грудь в орденах. Япошек шапками закидаем! — Он засмеялся и бодро зашагал дальше.
— На войну собрался? — спросил отец, нахмурив брови. Он боялся, что задор молодости захватит сына.
— Был студентом, рубаха-парень, но крайне беспечным, пустым каким-то.
— Это и видно. "Шапками закидаем!" Экая пошлятина. Подхватил ходкую фразу и повторяет. А дела ваши плохи… Бьют нас японцы.
— Прекрасно вооружены, и выучка европейских военных.
— А тебя не тянет за наградами? — Древницкий выжидательно смотрел на любимого сына.
— Уклоняться от призыва не стал бы, но подставлять лоб под шальную пулю из-за интересов царского родственника Алексеева не буду. Хорошо, что уроженцы Туркестана на пятьдесят лет освобождены от воинской повинности.
— Это верно. Несчастная Россия! Кто только не вершит её судьбами?
— Придёт этому конец, я верю.
— Я тоже, сын, верил, а теперь изверился.
Сергей тревожно посмотрел на отца. Тот сидел сгорбившись, из-под полей фетровой шляпы на сына глядели карие померкшие глаза.
— Забыл тебе сказать, папа. Встретил отца Василия, священника, зовёт тебя на преферанс сегодня, в семь часов. Пойди, батя — славный человек.
— Да, симпатичный. Пожалуй, пойду. Растёт Ташкент, а всё же захолустье… Даже война не встряхнула.
— Далёкая окраина. А Петербург, напорное, бурлит… Ну, я пошёл.
Улыбнувшись отцу, Сергей встал и зашагал к скверу. Древницкий тепло смотрел на смуглого стройного юношу, такого рассудительного и спокойного на вид. Ему казалось, что Сергей походит на притихший вулкан, который может каждую минуту загрохотать и запылать.
Вечером Древницкий с Машей входили в квартиру отца Василия. Они застали за чайным столом доктора Смагина и акушерку Галлер. Жена священника Татьяна Андреевна завладела Машей и повела к столу.
— Наконец-то собрались. Давно жду, сама никак не вырвусь от малышей, а тут Вася задумал менять квартиру, укладываемся…
— Терпеть не могу переездов. Все мы кочуем, как помады. Умеют же люди устраивать свои дела, приобретают дома или дачи, — говорила Маша, здороваясь с гостями и садясь возле Галлер.
— Уж не на меня ли намекаете? — усмехнулся в усы Смагин.
— Нет, на мужа. Вольдемару давно предлагали купить землю за сквером, против нового офицерского собрания, по двадцать копеек за сажень… Пустырь был.
— А вы промашку дали, Владимир Васильевич, — проговорил Смагин. — Лежала бы да лежала земля, а теперь были бы богатым.
— Сговорись с ним… Не хотел быть помещиком, — с досадой сказала Маша.
— Напрасно. Я свой домишко купил за триста рублей десять лет назад, а теперь дают мне за него шесть тысяч.
— Продавать задумали? — спросила Галлер.
— Ну нет. Оставлю Антопиде, внучке. Ронин-то более двадцати лет мыкается по Туркестану, а не приобрёл даже простой хибарки.
Древницкий усмехнулся. Не один он оказался таким непрактичным. Ему живо припомнилась последняя встреча с Рониным вечером на Соборной улице. Как давно это было!
— Где же теперь Ронин? В Асхабаде?
— Там. Неприятности у него…
— Что так? Его не скоро обидишь.
— Он тоже, как и вы, вышел в отставку в прошлом году, учительствует. Травят его за свободные взгляды.
— Везде одно и то же. Экие подлые люди, — возмутилась Галлер.
— Татьяна Андреевна, куда же вы перебираетесь? — полюбопытствовала Маша. — Чем вам здесь плохо?
— На Андижанскую. Правда, дом хороший, сад громадный, и дёшево, но…
Смагин повернул голову и пристально посмотрел на попадью.
— Это не у Чечевицына ли сняли квартиру?
— Да, у него. Четыре комнаты, терраса, сад…
— Но там же чертовщина…
— Как? Что вы сказали? Какая чертовщина? — посыпались на Смагина вопросы.
— Самая обыкновенная. Привидения каждую ночь. Они и выжили хозяина. Выстроил он себе по другую сторону ворот новый дом в три комнаты.
— Разве, доктор, вы верите в чертовщину? Вот не ожидала, — удивилась Галлер.
— Чечевицын — чудак какой-то. Живёт анахоретом, в дом никого не впускает. Нигде теперь не работает, а богатеет. Ведь это он сумел отхватить целый квартал по Пушкинской улице, — припоминал Древницкий.
Маша внимательно слушала. Повела зябко плечами, оглянулась. Проговорила тихо:
— Он с чертями давно якшается. Когда мы жили на Наманганской улице, я с дочкой ходила через Лагерное шоссе на зелёный холм гулять. Лара там цветы рвала. А теперь всё это загорожено. Говорят, Чечевицын купил. Помню, там было старое кладбище и всё кто-то аукался.
— Пустяки, дети играли, — проговорил Древницкий.
— Что Чечевицын не совсем нормален, я это заметила. Играли как-то с ним в преферанс у Петра Васильевича, знаете, ветеринарного врача? У него. Всё было ничего, а когда стали рассчитываться, полез в карман, вытащил мелочь да и бухнул: "Чёрту дань уплатил". Мы засмеялись, а он так это серьёзно: "Верно говорю. Три золотых пятирублевика завернул в бумажку, исчезли…" Мы сами перетряхнули его костюм, хотели доказать, что говорит ерунду. Но денег не нашли. — Смагин посмотрел на окружающих.
— Ах, отец Василий! — воскликнула Маша. — Как вы решились жить по соседству с таким человеком в его доме? Я слышала, что в его кабинете был нарисован Христос, которого искушал Сатана, Говорили, что Чечевицын всегда молился этому Сатане, потому и разбогател. Там и теперь призраки каждую ночь являются, свистят, хохочут, стонут… ужас!
— Вот потому-то я и снял этот дом.
— А жена, дети? Они могут испугаться, стать припадочными.
— Ничего этого не будет. Отслужу молебен, переедем, и придётся нечистой силе уступить нам свои владения.
— Всё-таки я бы не решилась занять такую квартиру.
После чая сели за ломберный стол, а Татьяна Андреевна увела Машу в спальню показать трёхмесячную дочку. Между тем в столовой за карточным столом шёл разговор на ту же тему. Сдавая карты, акушерка Галлер говорила:
— Не могу понять, откуда пошла вся эта чертовщина? Люди точно взбесились: одни вертят столики и общаются с душами умерших, другие видят привидения. Кому всё это нужно?