— Дай-ка ему серебряный шиллинг, — приказал Хью слуге.
— Но я еще не закончил, милорд, — запротестовал лекарь.
Хью, удивленно взглянув не него, перевел взгляд на свое обнаженное тело: неужели ранили где-нибудь так, что он этого даже не заметил? И тут же вздохнул с облегчением, только теперь догадываясь, почему все вокруг содрогались от ужаса и в один голос убеждали его в том, что он истекает кровью. Грудь, руки и бедра были сплошь покрытыми густой сетью порезов, не Бог весть каких глубоких и длинных, но обильно сочившихся жизненной влагой. Поскольку в пылу сражения и под жарким солнышком с него, само собой, сошло сто потов, ядреная смесь крови и пота насквозь пропитала тунику и струйками стекала по кольчуге.
— Как же это… — пробормотал рыцарь, но тут же досадливо поморщился и кивнул головой. Он был слишком самонадеянным, когда считал, что длинные копья и пики варваров не способны причинить ему вреда; заколоть его насмерть горцы действительно оказались не в состоянии, однако у них хватало сил, чтобы втиснуть наконечники своего оружия между кольцами кольчуги настолько, что они пронзали тунику и царапали незащищенную кожу. Хью взглянул на Мореля и улыбнулся. Надо полагать, кожаные куртки и чешуйчатые панцири латников служили им лучшей защитой.
— Я должен промыть царапины и наложить на них целебную мазь, — настаивал лекарь. Увидев, что получил за свои услуги раз в пять больше, чем ожидал, он счел себя обязанным оказать их со всем умением, на которое был способен. — Это верно, поодиночке все они пустяковые, но вместе…
Хью нахмурился, его бросало уже в дрожь от нетерпения, но победил здравый смысл.
— Ладно, — рявкнул он. — Делай все, что считаешь нужным, но, ради Бога, поторопись.
Зашипев от боли, когда лекарь начал смывать вином кровь с царапин, он перевел, однако, дыхание и повернулся к слуге:
— Морель, беги к капитану, скажи ему пусть берет повозки с провиантом и выступает в северном направлении — на Гиллинг. Где-нибудь там переберемся на Диа Стрит, подальше от болот. Я поскачу следом и в любом случае догоню его задолго до того, как он подойдет к Гиллингу. Что там с латниками, которых я привел с собой?
— Один тяжело ранен, — ответил Морель.
— Пусть останется с ранеными латниками сэра Вальтера. Проследи, чтобы в кармане у парня бренчала пара монет, и скажи ему, что я рад буду снова увидеть его в Ратссоне, если от того, конечно, что-то осталось, когда он соберется с силами, чтобы сесть в седло.
Морель покачал головой.
— Он не приедет, милорд, — сказал он.
— Ты уверен? — сухо спросил Хью.
— У него пузырится в ране кровь при каждом вдохе и выдохе, — ответил Морель.
— Тогда деньги ему ни к чему, — резонно заметил Хью. — Но ты обязательно навести парня и успокой — для него всегда найдется место у меня на службе, как знать, быть может, это позволит ему воспрянуть духом. Когда вернешься, прикажи: пусть укладываются. — Хью внезапно улыбнулся. — Пусть тоже поработают, не все же тебе одному носиться, словно угорелому. Поверь, старина, я найду возможность отблагодарить тебя за то, что ты для меня делаешь.
Морель далек был от того, чтобы исповедоваться Хью в причинах своей самоотверженной преданности, он ухмыльнулся и скромно заметил:
— Служить такому, как вы, хозяину — уже само по себе награда.
Хью с легким недоумением покосился вслед Морелю — наемный слуга, служит сравнительно недавно, но так, словно знает и любит хозяина с малых лет. Вспомнив об обстоятельствах найма Мореля на службу, Хью по естественной ассоциации вспомнил об Одрис и нетерпеливо дернулся, когда лекарь заявил, что должен будет не только промазать бальзамом каждый порез, но и наложить повязки, чтобы мазь не стерлась раньше времени.
— Хватит тратить драгоценное время на всякие пустяки! — взорвался Хью и велел одному из помощников лекаря разыскать в валявшемся под ногами кожаном мешке чистую нижнюю рубашку.
— Намажь мазью рубашку изнутри, — приказал он лекарю. — Рубашка прилипнет к телу, а что сотрется в одном месте, нанесется на соседнее.
Лекарь попытался сопротивляться, но Хью мигом поставил его на место. Он знал, что поступает глупо и необдуманно, что несколько лишних минут или даже часов никак не могут быть решающими. Он и его люди легко догонят латников сэра Вальтера, большинство из которых тащатся пешком следом за повозками с провиантом, от скорости их продвижения и будет зависеть, как долго им всем придется добираться до Джернейва. Но он и не хотел, и не мог больше ждать. Хью вскочил со скамьи и пошатнулся — ноги дрожали так, словно несли на себе Бог знает какую тяжесть.
Хью кое-как пришел в себя, когда Морель, вернувшись, настоял на том, чтобы он выпил немного вина и кое-чем утолил голод, пока йомены снимали и укладывали шатер. Импровизированная трапеза подкрепила его силы, хотя мерзкая вонь, доносившаяся с поля, так усилилась, что кусок не лез в горло, и Хью, взгромоздившись на Руфуса, накормленного и напоенного перед этим у него на глазах, более или менее уверенно держался в седле. Однако крови действительно потеряно было немало, и он, догнав основной отряд, поплелся дальше в его темпе. «Главное — движемся», — утешал он себя. Хью не стал возражать, когда капитан, поравнявшись с ним, попросил разрешения устроить привал, чтобы люди смогли отдохнуть и наполнить желудки. К этому времени они нашли дорогу, вьющуюся подле реки, и рыцарь успокаивал себя тем, что по натоптанному тракту поедут быстрее, хотя дорога была не приведи Господи.
Устроившись поудобнее под деревом и оперевшись на замшелый ствол здоровым плечом, он снова проглотил то, что подсунул ему Морель, и лишь тогда понял, что задремал, когда капитан начал вполголоса спорить о чем-то со слугой за его спиной. Хью поднялся на ноги и молча направился к лошади, хотя Морель умолял его остаться, чтобы отдохнуть хотя бы еще немного.
К вечеру, когда они разбили бивак, была пройдена часть пути уже по самой Диа Стрит, причем с вполне приличной скоростью. Хью, понимая, что от пешего войска нельзя требовать большего, ограничился тем, что приказал выставить дозорных не только вокруг лагеря, но и у повозок с провиантом — неровен час, налетит шайка горцев. Им уже приходилось натыкаться на шотландцев — то были одиночки, все ужасно израненные, и Хью каждый раз приказывал своим людям расправиться с ними, не допуская излишней жестокости. Выбора у него, впрочем, не было: он не мог взять пленных с собой — на повозках для них не было места; не мог выделить людей, чтобы те, оставшись позади основного отряда, конвоировали их; не мог, наконец, просто предоставить несчастных своей судьбе, ибо это значило обречь на долгую и еще более мучительную агонию или, если бы они каким-то чудом вырвались из объятий безносой старухи с косой, обречь на гибель кого-то из ни в чем не повинных крестьян, которых эти выжившие недобитки грабили бы и убивали, добывая хлеб насущный, продвигаясь к себе на север.
Что касается отдыха, Хью предпочел бы, несмотря на кромешную тьму, двигаться дальше. Он неважно себя чувствовал — полыхало сухим жаром все тело, время от времени его бросало в крупную дрожь — и знал, что к утру станет еще хуже. И не ошибся в своих ожиданиях. Рыцарь послушно съел часть того, что ему было предложено, — столько, сколько смог, а было этого, прямо скажем, немного — и уснул сразу же после того, как утолил голод, но спал мало и плохо. Он просыпался от боли каждый раз, когда двигал во сне той или иной конечностью, а потом долго не мог уснуть, пытаясь отыскать такое положение тела, при котором боль, если не утихала, то становилась хотя бы более глухой и терпимой. Утром он едва поднял тяжелую голову и, хотя не стал осматривать раны, понял, что все они жестоко воспалились. Тем не менее он безропотно подкрепил свои силы несколькими ломтями хлеба и выпил, глотая с огромным трудом, три или четыре кубка разбавленного водой вина. Когда Морель притащил кольчугу, уже очищенную от грязи, крови и пота и смазанную земляным маслом, но с теми же искореженными кольцами на боку и плече — но стоило даже пытаться заменять их или выпрямлять в полевых условиях, Хью громко застонал, предчувствуя, каких мук будет стоить ему облачение в доспехи. Деваться, однако, было некуда — ехать без кольчуги значило отважиться на огромный и ничем не оправданный риск. Поверженные в прах шотландцы могли к этому времени уже оправиться от потрясения и, сбиваясь в значительные по величине шайки и банды, доставить беспечным путешественникам более чем изрядные неприятности.