— Я вызываю власти Шарглутии на Ночную Жатву — Никс Харвест. Даже вашего влияния не хватит отказать мне в этом. Империя не простит мою смерть после официального вызова. А если об этом узнает Чёрный Глашатай, то месть Валораза сотрёт ваш город с лица земли. Никто не смеет нарушать установленный Владыкой порядок.
Стоящая толпа взорвалась гулом. Оглушительный ропот пронёсся по площади: одни гоблины, потрясённые смелостью гнома, недоверчиво переглядывались, другие, охваченные каким-то первобытным восторгом, начинали громко шептаться и возбуждённо толкать друг друга локтями. Некоторые рабочие, забыв о страхе и давлении стражи, невольно вскидывали кулаки, а их лица искажались в смеси изумления и надежды.
Никс Харвест — это безжалостный турнир, подчёркивающий влияние Вардолийской Империи во всём мире. Это смертельные состязания, где из непокорных городов сгоняют людей, чтобы они сражались насмерть под взором толпы. Жестокий спектакль власти и устрашения, призванный сломить волю, наказать сопротивляющихся и развлечь верных подданных.
Гном был прав, проигнорировать вызов означало подорвать авторитет Императора людей и пойти против воли Валораза, такое не прощают.
— Ты свободен, Идриннвар. Шарглутия принимает твой вызов. Встретимся в столице империи, — ответил ему из толпы совершенно неприметный и заурядный гоблин. Был он низкий и худой и одет в одежду простого работника, но окружало его больше двух десятков стражей и вельмож. — Верните гному его вещи, — приказал он в конце и, развернувшись, пошёл прочь.
Ксавуда, до этого отброшенного и почти забытого, вспомнили. Его резко подняли с земли и оттащили к центру помоста, где уже лежала плаха. Толпа, ещё недавно поглощённая драматичным вызовом гнома, теперь с интересом уставилась на гоблина. Что же натворил их сородич и каким будет наказание?
Судья, ещё не до конца оправившийся от шокирующей отмены приговора, вновь занял своё место. Он бросил быстрый взгляд на влиятельного гоблина, что только что принял вызов Идни. Голос судьи вновь загремел на площади:
— А теперь, — начал он, указывая на Ксавуда, — мы переходим к делу этого ничтожного существа! Он обвиняется в подлом, низком, гнусном преступлении! В краже у уважаемого гостя нашей столицы, благородного Идриннвара Вулмакоса! Десять двурлей чистого золота! Неслыханная дерзость! За такое тяжкое преступление, за этот позор, брошенный на нашу столицу, Шарглутия назначает справедливое и неотвратимое наказание!
Толпа с откровенной ненавистью смотрела на преступника. Десять двурлей — слишком большие деньги. Как он посмел? Почему он, а не они? Их глаза, полные злобы, жадности и зависти, словно клеймили его. Но также каждый взгляд выражал тайную, невысказанную радость от того, что это происходит не с ними, а с другим.
Идни, уже забравший свои родовые топоры и облачившийся в доспехи, собирался уходить. Но услышал, как судья зачитывает обвинение против Ксавуда, и замер на краю площади. На словах об «уважаемом госте столицы» и «благородном Идриннваре Вулмакосе» гном презрительно усмехнулся, покачал головой. В его глазах блеснул гнев от невыносимого лицемерия гоблинских властей. Он видел, как быстро меняются их «принципы» в зависимости от выгоды. Двуличие гоблинов поражало.
— …Он приговаривается к отсечению левой руки и пожизненному заключению в самых глубоких и тёмных подземельях! Да будет это уроком для всех, кто посмеет посягнуть на чужое добро в нашей свободной Шарглутии!
Услышав приговор, Идни отбросил всякое равнодушие. Он остановился и обернулся, его взгляд остановился на Ксавуде. Гном наблюдал с небольшим, горьким злорадством, как этого гоблина готовят к расправе.
Идни ощущал праведный гнев за украденное золото, хоть дело было даже не в монетах. Ксавуд оказался таким же, как все гоблины, хотя в какой-то момент даже понравился Идни, разрушая предрассудки и предубеждения.
— По обычаю нашей свободной страны, тебе предоставляется последнее слово! — закончил судья, театрально взмахнув рукой.
Ксавуда подтолкнули к краю помоста. Он поднял взгляд на толпу и разрыдался. Такие же гоблины, как и он, смотрели на него. Жажда расправы читалась в каждом их взгляде. Им не было его жаль, они жаждали зрелища, как и он когда-то, стоя внизу. Теперь, с помоста палача, мир ощущался совершенно по-другому: чужим, враждебным, безжалостным. Горькие, крупные слёзы текли по его грязному лицу, смешиваясь с пылью. Он пытался взглядом найти в толпе гнома; лишь от него исходящая ненависть была заслужена.