Бросок Восприятия КС 5/10/15/20: 14-4(модификатор) = 10 умеренный успех.
Найдено: вилы.
Тип: двуручное, обычное.
Урон: 1к8 колющего.
Модификатор: сила.
Найдено: серп.
Тип: одноручное, обычное.
Урон 1к6 режущего.
При атаке небронированной цели вызывает кровотечение на 1к4 урона. Эффект складывается.
Модификатор: ловкость.
Увы, времени на хоть сколько-то тщательный обыск не было. Вскоре та четверка на входе прекратит делить убитого «мотыжника» и дружной гурьбой завалится в дом следом за мной, наплевав на еще живых крестьян и тогда всё — плакала не только моя попытка убить вождя, но и в общем-то законные трофеи. Всё отожмут и оставят в одном исподнем — моя-чужая память незадачливого сына вождя об этом отчетливо намекала. И если с вилами, которыми и орудовать-то могу с трудом, я был готов попрощаться хоть сейчас, то вот удобно лежащий в руке серп с маленькими зубчиками с внутренней стороны, которым так удобно срезать сухие колосья… или шею оппонента, будто создавался для маленьких, зеленых и дюже вороватых ручонок. Так что, чтобы не рисковать награбленным — тьфу ты, честно добытым! — открываю окно и выбрасываю оружие наружу, после чего подхватив первое, что попалось под руку, воровато оглядываясь и прижимая трофей к груди, выбегаю через дверь. Зеленые не подвели и, увидев нечто потенциально ценное, да ещё у самого младшего и затюканного члена племени, решили восстановить справедливость. В гоблинском понимании этого слова естественно. Не успел я даже на пару шагов отдалиться от хижины, как мне уже поставили подножку. К счастью, падать оказалось не больно — приземлился прямо на раздетое до гола тело крестьянина. Растянулся на трупе, знатно извалявшись в его крови — родичи были очень не аккуратны, когда обирали павшего. Над головой послышался шум и матерные обещания отбить мне все ребра, если не поделюсь «блестяшками». Угроза полностью подтвердило догадки и чуть меньше, чем полностью, оказалось мне на руку. Скорчив злобно-испуганную рожу — грабят награбленное! — я отдал им то ли железный, то ли сильно потраченный патиной бронзовый поднос, который всё это время сиротливо прижимал к груди. Теперь братишки-гоблины точно запомнят у кого отжимали ништяки и где угодно, хоть перед самим вождем, подтвердят: я всё время «лутался» с ними, а после — всё в соответствии с гоблинским «кодексом» — был пинками отправлен побираться куда-нибудь еще. Отбегая от дома и нарочито создавая как можно больше шуму, я сделал небольшой крюк и замолк, скрылся — забежал за дом, где подхватил выброшенное в оконце оружие. А затем уже на пределе своих «тихушных» умений с видом побитой собаки поплелся к вождю. Батька в этот момент с довольным видом высился во все свои могучие метр с хвостиком над связанной по рукам и ногам матерью человеческого семейства. Рот её оказался перевязан грязной тряпкой как кляпом, а заплаканное лицо источало животный страх, но батяня мой словно не замечал полунагой, упитанной тётки. Прижал её к земле, наступив на пышную грудь босой стопой, и властно взирал на устроенный им разбой, почесывая волосатые бубенцы под набедренной повязкой. Предвкушал, старый хер, с прозрачным намёком потряхивая толстым хером почти у самого лица пленной. Но и бдил, родственничек гребаный. Будучи тупнем, каких поискать, он всё-таки оставался очень смекалистым, опытным ваиводой — другие на вождях не задерживаются. Понимал, что в общей суматохе нетрудно получить по кумполу и отъехать в гоблинский рай, а потому расположился в некотором отдалении от общей кучи. Недостаточно близко, чтобы увидеть, что за наглецы тянут грязные лапки к другим Его женщинам, но достаточно, чтобы в случае большого «шухера» первым смыться с поля боя. И сейчас эта перестраховка была ой как выгодна мне. Зеленые уже почти закончили добивать крестьян и по большей части скрылись мародёрствовать в хижинах, а потому они при всем желании не смогли бы отцу помочь: дистанция и азарт зеленомордых «несунов» оказались на моей стороне.