— Слушай, Саня, всё хочу тебя спросить, за что тебя Железным прозвали? — поинтересовался у спутника Шава — невысокий жилистый армянин с гладко выбритым лицом, в камуфляже расцветки «Дубок» и со снайперской винтовкой Мосина за спиной, мерно крутивший педали выкрашенного в тёмно-зелёный цвет тщательно ухоженного спортивного велосипеда.
— За моральную стойкость, — ответил Железный, усмехнувшись.
Саня Железный был высок, плечист, белокур и голубоглаз. Женился поздно, в двадцать пять, но за семь лет брака с Натальей — одной из самых видных в селе женщин — успел стать отцом четыре раза. У Железного росли три на загляденье хорошенькие дочери и младший сынишка. (Это, разумеется, официально, поскольку до своего двадцатипятилетия Александр совсем не монашествовал и, по меньшей мере, ещё двое детишек в Махновке были такие же голубоглазые и белокурые.)
— Это как понимать? Не изменяешь жене, когда очень хочется, не пьёшь и не дерёшься?
— Жена у меня такая, Шава, что мне ей изменять совсем не хочется, — ответил Железный. — Пить я не любитель, а дерутся просто так, под настроение только дураки. Драка — это всегда урон, не здоровью, так отношениям с людьми. А часто и тому и другому… — Искатель быстрым движением поправил на груди ремень автомата, который был у него за спиной. — Для драки всегда нужна причина веская.
— Верно говоришь, Саня… Хотя и жёстко. За такую прямолинейность лихой человек может и в драку полезть. Он может любитель в охотку кулаками помахать, а потом мировую распить… или вообще спортсмен-боксёр, а ты его в дураки записал…
— Спортсмены не дерутся, — сказал на это Железный. — У спортсменов бои и спарринги. А любителю просто так подраться, то есть дураку, можно и навалять, если станет залупаться. Глядишь и поумнеет.
— Так в чём моральная стойкость? — не отступал Шава.
— Расскажу, смеяться будешь.
— Ты сначала расскажи, а там посмотрим.
Железный снова усмехнулся и быстро посмотрел на ехавшего слева от него Шаву. Они катили рядом, колесо в колесо. Несмотря на заросшие подлеском обочины, дорога всё ещё оставалась достаточно широкой, и была прямая как стрела.
— В пятьдесят пятом… мне тогда было десять лет, нашли мы с пацанами один погреб… — начал рассказ Железный. — А в погребе ящик вина был, две тысячи десятый год на бутылках… — (Шава заулыбался) — Я в той компании малолетних джентльменов был самый младший. Ну и решил отличиться… «Давайте», говорю, «одну бутылку разопьём». Старшакам было лет по четырнадцать, они уже на девчонок вовсю поглядывали, считай взрослые. И тут им шкет выпить предлагает… «Говно вопрос», говорит самый старший, «нас пятеро, давайте две разопьём, а оставшиеся бутылки приныкаем. Потом на что-нибудь сменяем!».
— Ну и как вино? — Шава уже начал догадываться, какое будет продолжение. — Сорок пять лет выдержки — не хухры-мухры, хе-хе…
— Кому как, — ответил Железный. — Пацаны два дня дристали и блевали, а в перерывах огребали люлей от родителей, а я только захмелел. До вечера прятался от бати, а как протрезвел, накурился его самосада и пошёл домой. Батя табак унюхал, дал по шее, но перегара не заметил. Только потом узнал, когда ко мне кличка эта прилипла. Её кто-то из засранцев удачно ляпнул. Дескать, «ну, Саня, ты и железный!» Такая вот стойкость организма, — подытожил Железный. — А к спиртному я с тех пор равнодушен. Могу чуть выпить, но без фанатизма.
В ста метрах впереди показалась Т-образная развилка, — это была поперечная дорога, на которой им нужно было поворачивать направо. Но сначала следовало осмотреться.
— А знаешь… — начал Шава, но не договорил. Грохнул выстрел, и Шава, словно налетев на торчавшую над дорогой невидимую ветку, охнул и свалился с велосипеда.
Железный сориентировался мгновенно, определив, что снайпер — а стреляли точно из СВД — засел прямо по курсу, в чащобе за поперечной дорогой. Дав резко по тормозам, он отпрыгнул от велосипеда к раненому товарищу. В этот момент раздался ещё один выстрел, пуля чиркнула по велосипеду Шавы, ушла в рикошет. Схватив Шаву за разгрузку, Железный диким кабаном рванул с товарищем в молодой лес.