— Чего ты психанула тогда? Швырнула трубку?
— Не швырнула, а положила. И не будем об этом.
— О чем же будем?
— О помещении для библиотеки.
Он поморщился:
— «Карфаген должен быть разрушен». Согласен, должен. Но почему ты перекладываешь на меня свои дела? Для чего у меня заместители? Или ты на особом положении?
Кира Сергеевна слегка растерялась. Думала, что он придет, начнет оправдываться.
— Я в отпуске и не могла выступать на активе, — пробормотала она. Оправдываться пришлось ей.
— На активе я выступил, ты знаешь. Провел стратегию. А тактические действия — твоя забота. И шевелись, пока нет решения облисполкома.
Он смял кулек с окурком, кинул в корзину. Встал, сунул руки в карманы, принялся вышагивать по кабинету. Ее раздражала эта его привычка — надо было разговаривать и все время вертеть головой.
Но она промолчала.
— В итоге, будем драться, — сказал он другим, помягчевшим голосом. — Пойду в обком, к первому. Но сперва побегай ты.
Как будто я не бегала, подумала Кира Сергеевна.
— Почему ты сказал о моем особом положении? Я что, претендую на него?
Он посмотрел на нее. Вздохнул.
— Просто вырвалось, извини. Тебя шпыняют, и ты начинаешь сам шпынять того, кто поближе.
— Кто тебя шпыняет?
Опустив голову, он молча мерил шагами кабинет, старательно ставил ноги вдоль елочек паркета. Она смотрела на его тонкую мальчишескую шею, на высокий затылок в кольцах светлых волос.
— Так кто же тебя шпыняет?
Он вернулся к столу, встал перед ней.
— Скажи, что во мне есть такое или, наоборот, чего нет, из-за чего со мной можно не церемониться? Ладно, я молодой, мне тридцать девять, а выгляжу на тридцать, — но разве в этом дело? Разве шестидесятилетний сможет так мотаться, как я, с семи утра до восьми вечера каждый день? Или дело в том, что важности во мне нет, не хмурю брови, не гляжу чертом, не цежу сквозь зубы слова? Что рожа у меня веселая, а по веселой роже не грех ударить?
Киру Сергеевну удивило, как горько сказал он все это. Никогда так не говорил. И какие у него беззащитные сейчас глаза.
— Игнат, что случилось?
Он пожал плечами.
— В итоге, ничего особенного. На активе первый перебил меня, грубо одернул, как мальчишку…
Странно, что Жищенко не преподнес мне сегодня эту «приятную» новость, подумала Кира Сергеевна.
Олейниченко сел, выставив на стол локти.
— Кира, я говорил дельные вещи. Про триста котельных, которые задымляют город. Что надо строить теплоцентраль. Про реконструкцию центра — на центральных улицах задыхается общественный транспорт… И он понимал, что я говорю по делу, он же умный мужик. Перебил, сказал, что ищу журавля в небе, а синицу из рук выпускаю…
— А что есть «синица»?
— «Синица» — пусковые объекты.
Кира Сергеевна подумала, что ведь и сама не раз мысленно упрекала Олейниченко за несолидность, мальчишество, молодость, «Ему бы гармошку в руки».
Но ведь умный и честный, работает, как вол, мыслит широко, стратегически. При нем выросло два новых жилых массива. Неужели надо состариться, чтобы взвалить на себя эту тринадцатичасовую ношу?
Он опять вытащил сигареты, кинул на стол.
— Может, пойти к первому, объясниться начистоту?
— Не надо суетиться. Возможно, накануне ему влетело за эти пусковые, он разрядился на тебе, ты — на мне, пошла цепная реакция…
Кира Сергеевна видела, как сразу заморгал он виновато.
— Дай-ка мне одну.
Она не курила, иногда дымила за компанию, чтоб теплее шла беседа.
— Я боюсь одного, Игнат, что настанет время, когда ты насобачишься, научишься надвигать на глаза брови, отрастишь бульдожью челюсть И кончится светлый человек, который почему-то решил, что светлым быть неприлично…
Он помолчал. Курил, сбивая пепел в кулек.
— Выходит, и правда светлым быть неприлично. Вон Жищенко, мой зам, говорит мне «ты», а я ему — «вы». Тебе он тоже говорит «вы».
— Разве у меня бульдожья челюсть? — засмеялась Кира Сергеевна.
Он посмотрел на зажигалку, чиркнул и потушил ее. Она вспомнила, как говорил он об огнях города. Встала, обошла стол. Положила на его плечо руку.
— Прости меня, я из-за этой библиотеки совсем свихнулась. И про тебя думала всякую ерунду. Что ты боишься портить свою репутацию в верхах, боишься чреватых последствий…
Он поднял голову, посмотрел на нее. Улыбнулся. Загладил пятерней волосы.
— Дура ты. Притом, старая. — И добавил свое любимое — В итого.
23
Вставала она раньше всех, а на работу уходила последней. По утрам все спешили, бросали как попало одежду, щетки, расчески, и вид комнат удручал Киру Сергеевну — как после погрома. Она старалась не замечать, ни на что не смотреть, но представляла, как вернется вечером в этот хаос — и не выдерживала. Ходила из комнаты в комнату, убирала постели, водворяла на место разбросанные вещи.