Александр Степанович уселся на диване, она пристроилась рядом. Положила ему на плечо сцепленные в пальцах руки. Он полуобнял ее спину, но она чувствовала вынужденность этого жеста.
На экране плавили металл, заселяли новые дома, достраивали больницы, там шла большая добрая жизнь, в далеких заснеженных городах мужчины несли на плечах елки, нагруженные покупками женщины вели толстощеких детей, молодой парень с микрофоном метался между прохожими, приставал ко всем с новогодним вопросом: «Как вы понимаете счастье?» Было неловко за тех, кого он спрашивал — как растерянно топтались они, не умея ответить, — и за парня с микрофоном тоже было неловко, потому что он и сам вряд ли знал, как понимать счастье.
На спине тяжелела рука мужа. Кира Сергеевна видела сбоку нечеткий его профиль, хмурый бугорок над бровью, резко очерченные добрые губы с оттянутым книзу уголком. Ей почему-то казалось, что он далек от предпраздничной жизни на экране, смотрит усталыми глазами и думает совсем о другом. О чем?
Начался какой-то фильм — она пропустила титры — на экране плескалось, плавилось под солнцем море, язычки волн наползали на берег, перекатывали гальку, и она вспомнила пансионат, пряный запах кипариса, те блаженные безмятежные дни, которые она умудрилась отравить мыслями об Ирине, Юрии, библиотеке и еще черт знает о чем. Как давно это было — казалось, с того сентября прошли длинные годы. А теперь вот каждый день бьет в стекла колкий дождь, и было такое чувство, что эта серая сырая земля — на всю жизнь, что никогда больше не придет лето, не пробьется сквозь серую толщу неба солнечный луч.
Он сделал непонятное движение — хотел то ли переменить позу, то ли встать — и она убрала с его плеча руки. Сказала обычным, будничным голосом:
— Ну, спать? — И посмотрела на часы.
— Пожалуй, — согласился он и встал. Закинул за голову руки, потянулся устало и сладко. Выключил телевизор, подошел к заваленному тетрадями столу.
— Нет, часок посижу.
Она опустила голову, постояла. Ждала, что он скажет еще что-нибудь. Но он ужо устроился за столом и весь ушел в тетради.
29
Вместе с пачками писем Шурочка внесла незапечатанный конверт, положила отдельно.
— Из театра.
Кира Сергеевна вспомнила: сегодня же премьера — вот память! А она планировала прямо с работы — к Ирине. Придется позвонить ей на завод, отменить встречу. Чтоб не ждала.
— Там кто-нибудь есть?
— Да, заведующий гороно. Только что пришел.
Кира Сергеевна вздохнула: должно быть, но поводу детсада, который так и не сдали. Через неделю — новый год, а там еще идут отделочные работы. Жищенко на исполкоме размахивал руками, выпаливал свои словечки — «деятели», «чухаться», «врежу»… — но и слепому было ясно, что срок сдачи сорван.
Шурочка стояла у стола — деловая и строгая.
— Сказать, вы заняты?
Она все понимает, подумала Кира Сергеевна. И вздохнула.
— Что ж голову под крыло прятать? Мы не страусы.
Шурочка вышла, но заведующего гороно впустила не сразу — была у нее такая привычка: помариновать в приемной человека, который явился с делом неприятным, дать Кире Сергеевне время подготовиться.
Чудачка. Как будто неприятности от этого станут меньше.
Заведующий гороно от порога кинул свое «Разрешите?», и Кира Сергеевна заметила, как хмуро его лицо.
— Садитесь, Василий Васильевич.
Он ладонью смахнул с бровей капли от растаявшего снега, вытер платком руку. Сел, пристроил на коленях большой черный портфель.
— Кира Сергеевна, я только что из горкома…
— Знаю, — перебила она, блокируя все упреки и вопросы. — Знаю и могу доложить, что на исполкоме попало всем, начиная со строителей, кончая мною. Будем сдавать первого февраля.
Он поднял удивленные глаза.
— Вы о детском комбинате?
— А вы о чем?
Он моргнул, пригладил влажный чуб. Забарабанил пальцами по замочку портфеля.
Ей стало не по себе: значит, пришел с чем-то другим и это другое важнее для него и труднее для нее.
— Я только что из горкома, опять просил отпустить меня в школу. Больше я не могу!
Она поднялась, обошла стол, села напротив него. Они молчали, звякал в тишине под его пальцами язычок замка.
Кира Сергеевна знала, что когда-нибудь это случится. Всякий раз, бывая здесь, он заводил этот разговор. Но она не думала, что это неопределенное «когда-нибудь» наступит теперь, сейчас же.
— Что вам сказали в горкоме?