— А что, Оуэн Мак-Карти, не сочинить ли тебе поэму «О славной расправе Избранников Киллалы над Купером».
— Ни за что. — Мак-Карти начинал яриться. — Я пишу не о трусливых рабах, которые, таясь, ползут по пастбищу и подрезают коровам жилы на ногах. Я пишу благородно о благородном.
— Да, пожалуй, мы тебя недостойны, — хмыкнул Дуган. — Тебе бы у Трейси в Замостье дневать и ночевать да слагать стишки во славу Гэльского народа.
Гэльская народная армия. В Уэксфорде она сражалась с регулярными войсками, захватывала города, со знаменами шествовала по улицам, их сигнальные костры ярко полыхали на холмах. А в далекой Франции готовились к походу корабли. Но все это было там, далеко от здешних бурых торфяных болот и унылых холмов.
— В Замостье за господским столом мне всегда рады, — сказал Мак-Карти, — вдоволь бренди и серебра. Томас Трейси умеет оказать почести поэту, чье искусство совершенно.
— Быть учителишкой в Киллале — невелика честь, — презрительно бросил Дуган. — Не лучше нашего живешь, а то и похуже.
— Дано ли вам судить об этом, вы всю жизнь просидели на задворках Мейо. А я повидал весь свет. Где я только не был, и везде меня привечали. Я видел и огромную водяную мельницу в Клонмеле, и замок Данбой на побережье под Корком, где Муртох О’Салливан стоял насмерть против солдат английского короля, и замок Данлус в Антриме, где черным-черно от пресвитериан. — Слова, пустые слова, словно ракушки, цок-цок в голове. Я пьян, равнодушно подумал он. Музыка разворошила все ракушки.
— Может, все это ты и видел, — заговорил Куигли. — Но больше не увидишь. Скоро тебя и к воротам этих замков не подпустят. — Круглая голова-луна кивнула. — Я-то против твоих стихов и слова не скажу. А Мэлэки скажет, он на то право имеет. Уж больно ты задаешься, здесь таких не любят.
— Поэту рады всегда и везде, — возразил Мак-Карти, — и в знатных домах, и в постелях у молоденьких женщин. Народ без поэтов нем, а разве кто захочет вырвать себе язык?
— Удивительно, и что ты до сих пор в школе торчишь, детишек счету учишь.
— Это моя профессия. А поэзия — мое искусство. — А еще, подумал он, у меня есть луна, до которой не достичь даже музыке. — Я поэт, и предки мои из рода Мак-Карти некогда, до переезда в Керри, правили в Кланкарти.
— А как вы переезжали? — глумливо спросил Куигли. — В карете с гербами рода Мак-Карти с зеленью и позолотой, как ездят дворяне-протестанты?
Дуган захохотал. Точно камни покатились с холма. Двое батраков переглянулись и подобострастно захихикали. Эти, как и отцы их и деды, привычны в пояс кланяться. Мак-Карти повернулся к ним.
— Ну а вы зачем идете за ними? — Он указал на Дугана. — Он-то за свою землю борется, а ваша жизнь какой была, такой и останется. Забыли, кто на батрацкой ярмарке самые низкие цены предлагает: помещики или крестьяне? Будущие хозяева верхом объезжают батраков, изредка тыча хлыстом, выбирая их как скот, как рабов-негров.
— Не век же нам батрачить, — неуверенно возразил паренек из Ольстера.
— Век, весь свой век! — твердо сказал Мак-Карти. — Вы батрачили на этой земле еще до того, как распяли Христа.
— Кто бы Христа поминал, только не ты! — бросил Дуган. — Особенно сейчас, когда все христиане в графстве нуждаются в помощи.
Мак-Карти допил виски. Как тошно ему в этой комнате, среди этих людей. Музыка звала, она, пусть отдаленно, напоминала о том, кто он.
— Взгляните на него, — указал Куигли. — Много от такого проку. Да он на ногах-то не держится.
Мак-Карти вдруг ринулся на него, но, потеряв равновесие, повис, ухватив его за грудки. Комната закачалась перед глазами.
— Разнимите их, — брезгливо бросил Дуган.
Их развели. Куигли зажимал рукой оцарапанную губу. А Мак-Карти лишь бессмысленно смотрел на него.
— Иди к своей красотке, — посоветовал Дуган. — Ты в самый раз, ей такой и нужен.
— Стыд и срам на всю Киллалу, — заговорил О’Кэррол. — Учитель во грехе живет, никого не стесняется. Да почти все женщины только и судачат о Джуди Конлон, ведь когда-то она была порядочной. Пока тебя не встретила.
— Всякому бы позавидовал, окажись он хоть раз в году на моем месте, — ответил Мак-Карти. — Завистники обычно и толкуют больше всех о добродетели.
— Но, но, ты полегче. — О’Кэррол оробел и отступил на шаг.
— Давай, иди к своей красотке, — повторил Дуган.
— И пойду, — упрямо сказал Мак-Карти. — Прочь от этого грязного вертепа.