— Да, благородства, как в старину, не сыскать, — Трейси оживился, затронув привычную тему, — все попрано кромвельским сбродом да норманном Вильгельмом. А ведь некогда Мейо славилось своими благочестивыми и учеными людьми. — Он повел рукой, словно пытаясь опереться о минувшие века. — А наша древняя история! Вы видите развалины аббатств и монастырей. А пожалуй, от лучшего из них остались одни стены. Между прочим, это в ваших владениях, в Баллинтаббере.
— На земле брата, — уточнил Джон.
Трейси не расслышал и продолжал:
— Мы жили изгоями на собственной земле. Наших священников преследовали. А наших сыновей толкали к вероотступничеству. К нам присылали мировыми судьями сержантов и солдат английской армии, всякий городской сброд; об этих годах, мальчик мой, можно сложить поэму, тут нужен свой Вергилий. И все-таки мы выстояли. Нас в трясине не утопишь.
— Да, тяжкое для всех нас было время, — кивнул Джон. — Мрачное время. Но оно позади, судя по всему. В Уэксфорде…
— В Уэксфорде! Там эти крестьяне, эта озверевшая чернь вышла с мотыгами да косами и чинит расправу. Пьяные Избранники жгут дома и режут скот.
Нет, говорить с ним бесполезно, и Джон это давно знал. Трейси молится на мифическое прошлое, тем и утешается, а оков этого прошлого не замечает, лишь перебирает их, словно четки.
— Все может измениться, — сказал Джон. — Если б два года тому назад французской флотилии удалось причалить к берегам…
— …Высадились бы десять тысяч головорезов, а местным Избранникам — их тысяч пятьдесят — раздали бы оружие. Нет, все в прошлом. Случись корабль из Франции в дедовские времена — значит, прибыли ирландские бригады, значит, сбылось несбыточное! Теперь не то время. Эти кровожадные убийцы под стать кромвельским головорезам. Вот и до Мейо добрались. У нас объявились свои Избранники. От них уже шесть усадеб пострадало.
— Разве шесть? — насторожился Джон. — Я наверное знаю про две.
— Уже шесть, — заверил Трейси. — И последнее нападение самое жестокое. Вчера у Сондерса порушили амбары. Соломенные крыши сожгли, а стены разнесли.
— Да, дело серьезное, — задумчиво проговорил Джон, — шесть усадеб за две недели. Похоже на маленький бунт.
— И все это дело рук Избранников. Ничего, Купер со своими йоменами найдет на них управу. Пора уж этим протестантским выродкам и делом заняться. А то знай маршируют да в барабан бьют.
— Неужто из-за того бунтуют, что Купер отвел часть земли под пастбище? Что-то не верится.
— Сами они не знают, чего хотят, — возмущался Трейси. — Лет тридцать тому в Киллале уже колобродили Избранники, я еще молод был. Тогда из-за уплаты десятины и высокой аренды сыр-бор разгорелся. Сейчас из-за пастбищ. А за всем этим темная, тупая ненависть. Они не знают, чего хотят, но знают, кого ненавидят. А подзуживают их кабацкие поэты да всякие прорицатели. Тогда по Голуэю и Мейо ходило поверье, что Ирландия освободится, когда на мельнице в Оранморе из-под колеса вместо воды кровь польется. И Избранники разослали письма с этим предсказанием.
— Да, крови в их письмах с избытком, — согласился Джон. — Купер привез одно в Баллинтаббер и показал Джорджу.
— Еще бы! — не унимался Трейси. — Вечно они грозят. Всегда найдется учителишка, у которого голова дурью забита. Моему отцу туго пришлось. Своей земли у нас тогда еще не было, мы ее арендовали, ну и часть сдавали крестьянам, по той же цене, что и все в округе, однако нас не трогали, не трогали и Блейков, хотя те со своих крестьян три шкуры драли. Но протестантам доставалось. Они думали, что все католики, бедный ли, богатый, в сговоре. Раз вечером отец даже собирался самолично спалить свой амбар из солидарности с потерпевшими. — Трейси засмеялся, вспоминая. — Однако до дела не дошло. В результате этой заварушки четверых повесили. Одного из них, Падрика, я хорошо знал. Он из рода Мак-Магонов. Здоровенный такой жеребец, лучший в округе метала. Мяч у него по траве так и летит. В те времена йоменов в наших краях еще не было. Папаша Сэма Купера до самых Невинских гор за ним гнался, словил все-таки, на аркане приволок. Да, упокой господь душу бедного Падрика. Да, он хоть на один глаз слаб был, метал мяч лучше всех.
Джон живо представил себе эту картину из далекого, еще до его рождения, прошлого — вот вступают в Киллалу двое: всадник — отец нынешнего командира йоменов, тогда мелкопоместный дворянчик, краснолицый, еще разгоряченный погоней, но довольный, а за ним, как корова на привязи, мотая головой, высокий парень в домотканой, грубой одежде.