— Сейчас о нем даже песню сложили, — продолжал Трейси. — Ни складу ни ладу, одни пьяные кабацкие завывания. Такие вот дела, некому этот народ повести. Вот и ходят у них в героях всякие Избранники, да те, кто ловчее мяч по траве метнет.
— Только не «этот народ», а наш, ваш и мой, — поправил Джон.
— Ну нет, — не уступил Трейси, — нас по всему свету раскидало. Да и в ярме мы походили. Жаль, не знавали ни вы, ни братец ваш Джордж моего батюшку. Ученый был человек. И заметьте, сам выучился, но больше всего в языках преуспел. Он переписывался с Чарлзом О’Коннором Бельнагарским, летописцем и поборником католицизма в Ирландии. У меня в усадьбе хранится целая пачка его писем. Джорджу они могли бы пригодиться. Прочитайте историю Чарлза О’Коннора, мой мальчик, и вы поймете участь католического дворянства в Ирландии. Мы окружены клеветниками и хулителями. Королю Георгу не сыскать сейчас слуг преданнее нас, а хотим мы лишь полноправного гражданства.
— Боюсь, знаменитому метале Падрику Мак-Магону хотелось куда большего.
— Не знаю, чего ему хотелось, — перебил Трейси, — зато знаю, что досталось.
— Петля на шею, — подсказал Джон.
— Верно: петля на шею да кабацкая песня, которую уже много после сложили.
Дверь отворилась, и девушка лет восемнадцати, стройная, необычайно высокая, ростом почти с Джона, внесла поднос с чаем.
Джон поднялся и произнес:
— Ваш отец говорил, что чай подаст ленивая замарашка. Никак не мог предположить, что ею окажетесь вы, Элен.
— Да и я, признаться, тоже, — удивился Трейси. — Тебе что, доченька, нечем другим было заняться?
Она поставила поднос на длинный дубовый стол и села сама.
— Меня учили: нет для хозяйки дела важнее, чем приветить гостя.
— Я проезжал мимо, — стал объяснять Джон, — и такая жажда одолела, вот и решил заглянуть на чай. А не то сидеть бы мне сейчас в гостях у Мак-Доннелов.
— У Мак-Доннелов? — переспросила девушка. — Ну, У них в этот час разве что подадут пахты в миске, а если виски — то в хрупкой фарфоровой чашечке.
Она неторопливо и в то же время сноровисто разлила по чашкам чай, в две положила сахару, а третью протянула Джону.
— Если не хотите быть среди нас белой вороной, ешьте побольше сладкого.
— Я почти смирился, что мне суждено быть белой вороной, — усмехнулся Джон. — И сахар не поможет.
— Джон останется у нас ночевать, — сообщил дочери Трейси, — если у тебя, конечно, найдется время, чтобы приготовить ему постель.
На мгновение взгляд ее встретился со взглядом Джона.
— Может, и найдется. Когда-нибудь. А что же не ночуете у Мак-Доннелов? Ведь они же такие гостеприимные! Начнут палить в потолок в честь молодого джентльмена из Баллинтаббера.
— Дикое племя, — проворчал Трейси, — у них это в крови. Я не рассказывал вам о том, как вел себя накануне битвы в Огриме их предок майор Мак-Доннел. Вся округа знает.
— И Джон тоже, — вставила Элен, — ты уже рассказывал дважды.
— Я обращаюсь не к тебе, а к гостю.
— Так он уже дважды об этом слышал, честное слово. А сколько раз мне довелось, и не сосчитать. Как появится у нас бедная Грейс Мак-Доннел, так и слышит про лихой налет ополченцев на Огрим, будто она сама только что оттуда.
Трейси кивнул.
— Вы и не поверите, что ее бедная мать происходит из хорошей и старой семьи Диллонов. А сейчас живет как неприкаянная, разве этот их сарай на семи ветрах домом назовешь? Нет, дикое, дикое племя.
— Но Грейс очень красивая девушка, — заметил Джон.
— Весьма, — поддакнула Элен, — мы друг к другу очень привязаны. Такого, как у Грейс, высокого и чистого лба во всем Мейо не сыскать, да и глаза у нее красивые, зеленые.
— По-моему, синие, — поправил Джон, — синие-синие, как у вас.
— Да что вы? Ну, должно быть, от света и цвет их меняется.
— Мы ждем вас к ужину, — напомнил Трейси.
— Очень любезно с вашей стороны, — поблагодарил Джон. — Я лишь поговорю с Рандалом и обратно к вам.
— Ну, с Рандалом не очень-то приятно разговаривать, особенно если у него кувшин с виски под рукой.
— Верно, — согласился Джон, — он человек резкий.
— Встречал я его прошлым месяцем на базаре, — вспомнил Трейси, помешивая чай. — Говорит, что вы с ним всю ночь о политике толковали.
Джон немного помолчал, потом сказал:
— Так и есть. Того, что у меня на душе, я от вас, сэр, не таю.