Прайор сдвинул повязку — там, где должно быть ухо, обнаружился ужасный, черный от запекшейся крови обрубок.
— Вот, смотрите, господин Брум, в море христианской крови, что пролита на этом острове со времен Елизаветы, и моя кровушка есть. А верные слуги престола — тайролийские йомены — вынуждены сидеть сложа руки, задницей скамью греть.
Я простил ему столь неделикатное выражение, надеюсь, простит меня и читатель, если и впредь ему встретится подобное. Прайора же и его товарищей я постарался убедить, что мировые судьи, без сомнения, проведут исчерпывающее расследование, и не преминул напомнить, что и сами они — йомены, готовые привести в исполнение решение суда.
— Ну, это еще как сказать, — усомнился Станнер.
— Йомены-то готовы, — уточнил Прайор, — да только капитан наш женат на католичке, да и друзья у него паписты вроде Рандала Мак-Доннела.
— Да что вы! Опомнитесь! — не удержался я. — Во всей Ирландии не сыскать более исполнительного офицера, чем капитан Купер. Ревнитель, истинный ревнитель. Что, по-вашему, он должен делать?
— Что делать? — переспросил Прайор, ощупывая рану на голове. — Да любому протестанту ясно, что делать!
— Ты полегче, — урезонил его Томпкинс, бросив взгляд в мою сторону, тогда я не разгадал его смысла. — За капитана Купера я словом своим поручусь. Господин Брум прав. Капитан Купер сделает все как надо.
Я не вправе строго судить этих людей. Откуда им, в Англии, знать, чего они опасаются, кому служат верой-правдой? И тем не менее столько веков мы полагаемся на их помощь и поддержку, и, случись бунт или какой иной кризис, мы в Англии не скупимся на похвалу «верным ирландским протестантам», зато в спокойную годину мы поглядываем на них с пренебрежительным высокомерием, как на дикарей, но чуть более развитых, чем остальные.
Я покинул их, пообещав, что назавтра пришлю свою дражайшую супругу Элайзу с толикой «благ земных», со мной вежливо попрощались, а Прайор поблагодарил за внимание. Не сомневаюсь, что, как только я затворил за собой дверь, их беседа возобновилась, причем в более свободных, чем при мне, выражениях. Плохо, ох как плохо, знал я этих людей, хотя они и мои прихожане и каждое воскресенье я вижу их в церкви. Конечно, воспитания им недоставало, впрочем, они и не тщились показать себя «благородными». А к своей собственной знати относились недоверчиво, попрекая ее равнодушием. Однако этих простолюдинов и знать объединяла религия, они жили бок о бок, составляя малочисленную, но всесильную группу.
Помнится, пока я пешком добирался до города, мне повстречалось несколько бродяг-батраков — очевидно, их занесло в Киллалу к уборочной страде. Трудно вообразить, в какое рубище они одеты! Домотканые куртки, изношенные и истрепанные, побурели от солнца и грязи, неотличимы по цвету от земли, головы не покрыты. Волосы нечесаные, висят длинными космами. Наверное, такое обличье имели лесные разбойники из исторических пьес высоконравного Шекспира. Они оживленно переговаривались по-ирландски, смеялись шуткам приятеля, дикарского вида долговязого парня, еще выше Мак-Карти. Поравнявшись со мной, они примолкли, церемонно поздоровались, отступив на обочину, а потом возобновили разговор, снова окунувшись в мир своих забот, совсем неведомый мне и недоступный из-за языка.
Словно в руках у меня два мозаичных черепка — жизнь таких бедняков, как Прайор, и жизнь бродячих батраков-католиков. И два черепка эти не совместить: первоначальный, ныне порушенный мозаичный узор мне неведом.
Через два дня к вечеру в неглубоком болоте нашли труп Фелима О’Кэррола, мелкого фермера, арендовавшего землю у лорда Гленторна. Обнаженное тело зверски изуродовано, спина — сплошное кровавое месиво. О’Кэррол был уже немолод, известен как отъявленный смутьян и, следовательно, подозревался в связи с Избранниками. Несомненно, от него пытались получить какие-то сведения, но, очевидно, без особого успеха. Поминки по нему справляли в его родном селении, и о них я, к счастью, ничего не могу сказать. У ирландских крестьян в этом обряде предостаточно непристойного, и описывать его — значит возбуждать в читателе отвращение. Ни для кого не секрет, что поминовение у ирландцев отнюдь не бдение над телом усопшего отца или друга, а зачастую повод для попойки и беспутства. Суть так называемых «поминальных игрищ» такова, что ввергнет христианина в пучину отчаяния за судьбу веры своей, ибо «игрища» эти увековечивают и ныне языческое прошлое, и о некоторых все же скажу несколько слов. В «Поединке», «Быке и корове», «Негасимом свете», «Продаже свиньи» участвуют как женщины, так и мужчины, причем последние раздеваются догола, а в других изображают первую брачную ночь. Воистину мудра поговорка: «В час скорби женятся чаще, чем в час веселья». Столь разнузданно ведет себя стар и млад. Причем у собравшихся и в мыслях нет ничего предосудительного и непочтительного, они в наивности своей лишь следуют обряду даже тогда, когда ставят покойника на ноги, вовлекая в непристойный танец. Да, страну эту, точно трясина, засасывает далекое-далекое прошлое. Впрочем, я отвлекся.