Куда сильнее проявились людская боль и скорбь во время похорон на кладбище в Киллале. За гробом в полном молчании двигалась длинная процессия. По обычаю выбрали самый долгий путь с востока на запад, по ходу солнца. Я присутствовал на похоронах и, хотя стоял в отдалении, был весьма тронут. Гроб предали земле, подошли женщины в черных платках и запричитали. Много написано об ирландских погребальных песнях-стенаниях. Конечно, они порождены дикарским нравом, но им не отказать в напевности, выразительности — они проникнуты неизбывным горем. В них и впрямь слышатся рыдания — я заметил, что господин Хасси слушает с отчужденной брезгливостью, время от времени смущенно поглядывая на меня. Зато второго священника, Мэрфи, причитания чрезвычайно растрогали. Он стоял, обняв одной рукой племянника О’Кэррола — мальчика-недоумка с отвисшей челюстью. Но собравшиеся в основном слушали бесстрастно, не сводя глаз с грубо сколоченного гроба.
Вот его стали забрасывать землей, племянник О’Кэррола окропил гроб кровью покойного из маленького сосуда — согласно поверью, «на похоронах должна пролиться кровь». Если это только дань миротворческому ритуалу, то она себя не оправдала, ибо кровь Прайора и О’Кэррола — лишь первые капли кровавого ливня, который обрушится на наши головы в последующие месяцы.
Уже назавтра под вечер обстреляли господина Гибсона — он возвращался домой из Баллины, куда его привели дела. Стреляли из кустов у самых ворот его усадьбы. Гибсон — человек отважный, он пришпорил коня и, выхватив пистолет — он не расстается с оружием, — повернул к зарослям. Такого оборота нападавшие, а их оказалось четверо, не ожидали и бросились врассыпную. Гибсону не удалось ни задержать их, ни опознать, хотя один, как ему помнилось, очень походил на Мэлэки Дугана, арендовавшего у него клочок земли. Гибсона в округе не любили: жестокий помещик, несправедливый мировой, к тому же все знали, что он, как и Купер, настаивал на крутых мерах против Избранников. Однако Дуган на допросе клялся перед судьями, что непричастен к покушению, назвал двадцать свидетелей, готовых доказать это под присягой.
Итак, в Киллале началась малая война, увечья и раны — одним, бездыханные тела — другим. Слухов, порожденных страхом и взаимным недоверием, было предостаточно. Католики поговаривали, что их ждет та же участь, что и крестьян Уэксфорда за месяц до восстания, когда ввели военное положение. То же и здесь: ополченцы и регулярные части станут жечь поля и хижины, а тайролийские йомены — служить им не хуже верных псов. И многие протестанты, особенно низших сословий, тоже считали, что кровавых столкновений не избежать, но начнутся они лишь с высадкой французов. Страх и вражда вихрем носились по убогим улочкам Киллалы. Зайдет крестьянин в лавчонку к протестанту, грозно насупится, ткнет пальцем в моток веревки или жестяную плошку, и торговец, не обмолвившись ни словом, сурово поджав губы, протянет ему товар.
Людские страхи распаляли воображение, каких только самых невероятных домыслов не наслушаешься. У ирландцев очень живое воображение, они населили и землю и небеса невидимыми существами, всякий холм, всякий валун служил обиталищем доброго или злого духа. Это еще раз доказывает, что люди они простодушные, погрязли в суеверии, и живут по заветам невежественных старух — вещуний да бродячих прорицателей. Даже в мирное время не преодолеть им этого препятствия на пути к цивилизации, и да простят мне столь предвзятое суждение, но думается, что римская церковь благосклонно относится ко всем небылицам и фантастическим измышлениям. Во времена больших свершений такое пристрастие к вымыслам чревато опасными последствиями.
И вот как все обернулось. Мятежи потрясали Ольстер и Уэксфорд, и лишь в Мейо царили тишина и покой, хотя о волнениях прослышали. Бродяги-прорицатели, торговцы, потешники и сказители разносили по всей Ирландии яркие, щедро приукрашенные истории о тех ужасных столкновениях. Из таверны в таверну, из деревни в деревню передавались пророчества, предсказывавшие грядущий день избавления народа Гэльского от иноземного гнета. Пока в Мейо было спокойно, к этому вздору не прислушивались. Но теперь напуганные крестьяне внимали ему и, собираясь на просушке торфа, передавали из уст в уста предсказания невежественных рифмоплетов: жена мельника в Атлоне принесла сына с четырьмя большими пальцами, значит, тому мельнику и вести армию народа Гэльского. А решающая битва-де грянет за рекой Шаннон, в долине Черной свиньи. Из Франции и Испании спешат на подмогу сестре-Ирландии черные суда с высокими мачтами. Все эти пророчества совсем не касались Мейо. Поле брани от реки Мой и впрямь за тридевять земель, нашей спокойной жизни бои грядущие не угрожали. Да и какое отношение имели будущие великие победы (если, конечно, усмотреть величие во младенце о четырех больших пальцах) к нашим малым бедам: человека убили да бросили в болото, другого пытали и изуродовали.