Он скользнул взглядом по знакомой странице. До чего ж искусен этот древний язычник! Равных ему нет. Правда, орудием ему служила мудрая и могучая латынь. Все, что ни пожелаешь, можно написать на латыни. Каждое слово дышит легкостью и силой.
— И стал Персей подниматься все выше и выше в поднебесье, и вскоре внизу под собою увидел он всю землю. А ветры все несут и несут его, рассказывает поэт, то влево, то вправо, облаком парит он над землей. Вся она — внизу, под ним. Так им, бедным язычникам, казалось встарь. Подобного Персею видеть не доводилось. Представь себе чаек, что парят над мысом Даунпатрик. Крылья у них велики, а глазки хоть и маленькие, но с высоты видят далеко от Голуэя до Донегала. Нам они кажутся свободными, однако ими повелевают ветры, носят чаек, куда захотят. Представь себе их полет, ярко, красочно, и давай еще раз прочитаем поэму.
Но О’Доннел положил сильную тяжелую ладонь на страницу — и сразу черными тучами затянулось небо над далеким южным морем.
— Спасибо, Оуэн. Ты очень добр. Спасибо, что пришел. Книги принес, но мне сейчас не до Персея и не до чаек. Бедняга Джерри за решеткой, да с ним еще пятеро.
— Понимаю, тебе сейчас тяжело, а Джерри еще тяжелее. Но до приговора еще ох как далеко.
— Хотя оба мы знаем, каков он будет, — вздохнул О’Доннел и отодвинул книгу. — Я человек смирный, но попадись мне сейчас Подж Нолли, придушил бы. Так бы сдавил ему глотку, что он бы лживым своим языком подавился. Ведь за его донос Джерри жизнью поплатится.
Мак-Карти, не зная, как утешить друга, закрыл книгу, стал поправлять выпадающие страницы. Вечерело. Далеко-далеко на западе, на краю света, где несут свои воды безбрежные моря и где по бескрайним лугам бродят несметные вольные стада Атласа, Персей остановился отдохнуть.
— А в этом году господь послал нам урожай на диво, думали, что удастся и за аренду заплатить, и на жизнь хватит. Совсем недавно мы вот за этим столом с Джерри и Мейр толковали. Оуэн, неужели его повесят, а? Как сам-то думаешь?
— Ох, Ферди, до приговора еще далеко, а господь милосерд. Сколько еще всякого случится за это время!
Что мог он сказать с уверенностью? Что Подж Нолли не выступит перед судом и не присягнет на протестантской Библии?
— Богом клянусь, Оуэн, узнай я хоть сегодня, что французы высадились, отыщу пику — и, не колеблясь, к ним.
— И не ты один. По дороге к тебе зашел в Килкуммине в таверну, то же самое слышал. И говорили вовсе не Избранники, поручиться готов. Впрочем, сейчас те люди, может, уже и примкнули к ним. Целый час прошел. К Куигли целая очередь, чтоб Избранникам присягнуть. Да и в Киллале то же. Сэм Купер и его йомены скоро всех крестьян против себя настроят, значит, пополнятся ряды Избранников. Купер и Дуган — два сапога пара: невежественные, жестокие головорезы.
О’Доннел вздохнул.
— Ох, уж этот Сэм Купер! Может, ты слышал, что когда-то Холм радости принадлежал нашей семье. Так это истинная правда. У нас хранится большущий свиток, подтверждающий это. Еще со времен Стюартов сохранился. Отец, бывало, как выпьет чуток, непременно о нем вспомнит.
— Такие свитки едва ль не в каждом доме по всей Ирландии, — сказал Мак-Карти, — пусть себе лежат да истлевают, незачем о них думать. Сейчас всем заправляет солдатня Кромвеля, а и с его-то поры сколько воды утекло. Жил в местечке Фермой графства Корк старик, так у него этих пергаментных свитков и грамот целый ящик, а сам ютился в хибарке. Послушать его хвастливые рассказы — спятить можно, а у самого и гроша за душой нет.
— Я не из хвастовства говорю, — ответил О’Доннел. — Но все эти дни я места себе не нахожу, как подумаю, что Купер наши судьбы вершит, бедного Джерри за решетку упрятал. За ним в полночь пришли, ворвались в дом, Мейр даже одеться не успела. Да, Купер хозяин. А Подж Нолли вроде мартышки у него на плече.
Мак-Карти рассмеялся.
— Удачное сравнение. Вас что, в Дуайи учили риторике? Как я тебе завидую, ты повидал Францию, эту чудесную страну.
— Чудесную страну, говоришь? Да мы Францию видели не больше, чем ты с острова Акилл. Нас в семинарии не тому учили, чтоб мир познавать, а чтоб богу служить. А семинарии что там, что здесь — все одинаковы. Французские священники смотрели на нас свысока, мы — народ отсталый. Нечасто ирландцам внимание да забота перепадает.
— Сами виноваты, — отрезал Мак-Карти.
— Вот ты самый ученый в наших краях человек, — продолжал О’Доннел, — не считая господина Хасси. А тебя, как бродягу или последнего батрака, перед судьями выставили.