— Я извернулся, ужом пролез сквозь все их хитрые вопросы, — ответил Мак-Карти.
— А вот Джерри изворачиваться бы не стал. Горячий уж очень, всегда все напрямик — что думает, то и скажет. Наживет он в тюрьме новых бед, меня-то рядом нет, а за ним глаз да глаз нужен.
— Образование тебе в помощь, — сказал Мак-Карти.
— Эх, если бы! — вдруг сдавленно вскрикнул О’Доннел и рванулся к книге. Мак-Карти едва успел отодвинуть ее подальше.
— Полегче, полегче. Горе горем, а за эту книгу я выложил три с половиной шиллинга.
О’Доннел метнул на него свирепый взгляд, но тут же смягчился.
— А не пора ли откупорить бутылочку, что я принес? — спросил Мак-Карти. — А Персей пусть пока витает в небесах.
О’Доннел лишь покачал головой.
— Пей, Оуэн, один, я сегодня не буду. Вчера мы с Мейр помолились пресвятой деве, и я поклялся, что капли в рот не возьму, пока Джерри не вернется и сам со мной не выпьет.
Так и живем мы, преклонив колени в молитве, на земляном ли полу или на холодных церковных плитах. А у них — суды, йомены, виселица. Они владеют землей и крепко стерегут ее от нас. Нам только и остается молиться, посылая к небесам немощный зов.
Уже десять часов, но за открытой дверью еще тепло и светло. Слишком светло — даже луны не видно. Не пить же Мак-Карти на глазах О’Доннела, зачем вводить его в искус?
— Пей, не стесняйся, — нетерпеливо бросил О’Доннел. — Меня, право, и не тянет.
Мак-Карти поднял бутылку с пола, откупорил, поставил на согнутый локоть и приложился к горлышку.
— Ну вот, так-то лучше, — пробормотал он и вытер рукой губы.
— Ты, Оуэн, правильно делаешь, что уезжаешь. Я вот не могу. Корнями врос в эту землю. Кроме этого холма, Киллалы, да Килкуммина, и знать ничего не хочу.
Крепки его корни в худой почве на каменистом склоне. Поэтический образ. Может, из Овидия, у того все герои становятся цветами либо наоборот. Главное выразить необходимо, так и чеканится первый образ. Без поэзии мы бесчувственны и слепы. В голове у Мак-Карти теснились образы, олицетворяющие каждый из трех языков: ирландский — дворянин в мехах, бредущий за плугом; английский — постноликий помещик в суконном плаще и плоской широкополой шляпе; и, наконец, латынь — королева языков, обращающая своих героев в звезды на небесах. Он вновь приложился к бутылке.
— Не слишком ли увлекся, а, Оуэн? — спросил О’Доннел.
— А у нас с бутылкой увлечение взаимное. По нраву пришлись друг другу. Как вы с Мейр. Повезло тебе с женой.
— Она последнее время рано ложится спать, — посетовал О’Доннел, — в доме горе, и мне ее нечем порадовать.
— Рано еще, Ферди, горевать. До приговора еще далеко. — Зачем он это повторяет, утешительных слов не найти.
Он неуклюже встал из-за стола, чуть не опрокинув табурет на твердый земляной пол, и направился к двери. Бухта отливала тусклой сталью. В воздухе было тепло. К Килкумминской косе скользило рыбацкое суденышко.
— Я знаю одного человека, вчера он встречался за пуншем с Рандалом Мак-Доннелом, так вот, не только Избранники готовы к мятежу, к осени, наверное, ни одного графства не останется, где бы можно было спокойно переждать смутные времена.
О’Доннел поглядел на Мак-Карти, но из-за стола не встал.
— А я знаю другого человека, который мне о Рандале Мак-Доннеле рассказал. С Мэлэки Дуганом его не сравнить, скромный, милый парень.
— Верно, — поддакнул Мак-Карти, — только он на потеху всей округе за лисами верхом гоняется. — Он спрятал книгу в карман сюртука, расправил шейный платок. — Какое счастье, что злые ветры не занесли Персея в Ирландию, на убогие задворки белого света. — И улыбнулся О’Доннелу. — Ведь твой великий принц, О’Доннел, пришел сюда и привел всякий сброд и солдатню как раз во время восстания. Яростно теснил он врага, гнал и рассеивал отряды английской армии.
О’Доннел встал и тоже подошел к двери.
— По правде говоря, я толком об этом и не знаю. Слышал, что он проходил где-то восточнее. Хотя нашу часть Коннахта он захватил и посадил своих наместников. В Тайроли правили О’Дауды. Корни из этого рода происходит. Отцова бабка все предрекала, что поднимется Гэльская армия и снова О’Доннелы придут к власти.
— Да, бабки народ мудрый, — кивнул Мак-Карти.
— Все это пустая болтовня, про Гэльскую армию.
— Уж кому, как не мне, об этом знать? — подхватил Мак-Карти. — Да поэтам не о чем было б писать, не будь такой благодатной темы. И мы накручиваем вранья все больше и больше.
— Поэты да бабки — вот кто белый свет нам в кривом зеркале показывает.