— А твоего приятеля тоже? — спросил Мак-Карти. — Его, похоже, ничем не проймешь. — Однако принял от лондонца кружку с темным пивом.
— Шкура твоя продажная, папистская, накличешь на себя беду, — пригрозил дербиширец.
— И кликать не надо. Беда за одним со мной столом сидит. Я к вам вроде не набивался, твой приятель окликнул, все честь по чести, вот я и подошел. Пивом угостил, ты что-то не отказался. Сразу кружку ручищей своей сгреб. Пришел в таверну, люди тихо, спокойно сидят, а ты их обзываешь! Сам ты продажная шкура, чурбан дубоголовый.
Дербиширец поставил на стол кружку, готовясь подняться, но лондонец встал меж ними.
— Джо, ты-то хоть будь умнее. Ведь они, что дети, сейчас с тобой шутят, а через минуту огрызаются. — Он покосился на Мак-Карти. — А ты, Падди, ступай-ка лучше копать картошку, покуда и у меня терпенье не лопнуло.
Подошел Шон Мак-Кенна, положил Мак-Карти руку на плечо, но тот стряхнул ее.
— Тебя я не трогал, — бросил он лондонцу, — с тобой я хоть каждый вечер готов за кружкой пива сидеть. Душа у тебя, видать, широкая, раз не поленился, из Лондона приехал, чтобы нам помочь. Слышишь, Шон? Этот парень из Лондона приехал, чтоб о нас, бедных, позаботиться. Заботился-заботился в Уэксфорде, теперь вот в Мейо приехал.
Лондонец посмотрел на Мак-Кенну и ухмыльнулся.
— Они оба перебрали.
— Отсюда обычно и все ссоры, — кивнул Мак-Кенна.
Дербиширец что-то напевал себе под нос.
— Не помню слов, — сказал он, — а называется песня «Утихомирьтесь, смертники».
— Что и говорить, народ вы музыкальный, — не утерпел Мак-Карти.
— Заткни хлебало, Падди, — огрызнулся лондонец.
На улице Мак-Кенна положил руку на плечо приятеля.
— Послушай, я тебе расскажу, каков ты есть. Тебе кажется, раз ты поэт, тебя минуют все беды. Ты можешь нежиться в постели, когда тебя ждут в школе, можешь напиться до беспамятства, тебе ничего не стоит опорочить женщину, нарваться на скандал, причем все равно где. Порой ты чудовищно безответственно ведешь себя и несешь беду своим друзьям.
Мак-Карти, не вслушиваясь, кивнул.
— Страшно мне, Шон, красных мундиров страшно.
— Значит, свою задачу они выполнили, застращали, — произнес Мак-Кенна.
Ежась от холода, Мак-Карти обходил таверну за таверной, искал фермера, обещавшего довезти до Киллалы. Мимо по двое, по трое в обнимку проходили английские солдаты в красных мундирах, возвращались в казармы. Раки вареные, красные морские драконы. Ходят прямо, вскинув голову в высоких шлемах, точно в панцирях. На всхолмлении высокой улицы меж казармами и тюрьмой он увидел эшафот и трех повешенных, с них даже не сняли кандалы, а после смерти обмазали дегтем. Самая страшная смерть. Летом — приманка для мух. Мак-Карти перекрестился и поспешил дальше.
6
КИЛЛАЛА, АВГУСТА 15-ГО
Над равнинами Мейо высится замок Гленторн, огромный, загадочный. Центральная часть усадьбы нарочито тяжеловесна, словно доказательство, что замок будет стоять вечно, переживет и болота, и луга окрест. Вправо и влево, к флигелям, — стройный ряд изящных, легких, но надежных ионических колонн, они скрадывают массивность здания, создают благодаря симметрии некую завершенность. Словно в упрек всему окружающему, дикому и первозданному, — бурым холмам и зеленым полям. Тесаные каменные глыбы — от белых до нежно-желтых и розоватых — ярко блестят на солнце.
Огромные владенья в Мейо, вместе с графством Тайроли, отошли Гленторнам в признание великих, хотя и неведомых, заслуг третьего лорда Гленторна в 1688 году перед герцогом Оранским. Он сопровождал Вильгельма в Ирландию, командуя пехотным полком. На нескольких полотнах, изображающих сраженье на реке Бойн, он рядом с герцогом, в одной руке свернутая карта, другая простерта к реке; мрачное, неулыбчивое лицо, парик — политик и царедворец, преуспевший и на военном поприще. В свои владенья он тогда так и не заглянул. Ему, как и Вильгельму Оранскому, не понравился сырой ирландский климат. Его сын и внук вообще не удосужились приехать в Ирландию. Они довольствовались титулом маркиза Тайроли и доходами со своих земель.