Вслед за «Согласием» на парусах шли другие корабли: сорокапушечный фрегат «Привилегия» и «Медея» с тридцатью восемью пушками на борту. До ирландского побережья еще далеко, не ровен час из-за горизонта вынырнут корабли эскадры адмирала Уоррена. А всем трем французским армиям, взявшим курс на Ирландию из разных портов и в разное время, надлежит проскочить мимо английской флотилии незаметно. Первой вышла армия Эмбера, самая малочисленная: пехота, две роты гренадеров да рота третьего стрелкового полка — всего около тысячи шестисот солдат и семидесяти офицеров. С ними — легкая артиллерия и пять с половиной тысяч кремневых ружей для ирландских повстанцев.
За невозмутимостью, свойственной уроженцу Ольстера, таилась в душе Тилинга забота, подгонявшая его теперь: скорее бы доставить эти ружья Генри Джою Мак-Кракену, командующему повстанцами на севере. Весть об этом восстании дошла до Ла-Рошели с убийственным запозданием, лишь за день до отплытия эскадры Эмбера, 3 августа, пришли из Парижа английские газеты. Мак-Кракен поднял на восстание шеститысячную армию. Бок о бок сражались в ней католики и протестанты, о чем газета отозвалась как о противоестественно дьявольском союзе. Повстанцы захватили Антрим и Даун, но к северу по дороге из Дублина уже спешила английская армия. Газеты были двухмесячной давности. Сейчас, может быть, Мак-Кракен разбит наголову или загнан в горы Антрима. И Тилингу виделись не дощатая палуба, скрипящие мачты и паруса и не черная морская пучина, а взгорья и ущелья Антрима. Он не знал, какие причины побудили Мак-Кракена поднять восстание, не имея ни оружия, ни поддержки из Франции. Может, он уже разуверился. Шесть тысяч крестьян, мелких фермеров, торговцев из укромных городишек Ольстера вооружились лишь пиками. Тилинг как наяву видел их: вот бредут по дорогам вдоль долин и болот в серых и бурых куртках с пиками на плече. И навстречу им армия в красных мундирах, шагает по изумрудно-зеленым лугам, бряцают шпоры, сабли кавалеристов, уставились в небо пушечные стволы.
Два месяца назад, а то и раньше восстал Ольстер. И лишь теперь на подмогу им идут французские корабли. Сколько битв минуло за эти два месяца, сколько побед и поражений, сколько захвачено и вновь отдано городов, сколько пало людей от пики, от пули или бомбы. Из-за своих убеждений пришлось Тилингу покинуть Ирландию, он поступил на службу во Французскую армию, жил в Париже среди прочих ирландских изгнанников, праздных мечтателей или просто бандитов. А сейчас те же убеждения понуждают его вернуться в восставшую страну, хотя, возможно, восстание уже подавлено. Взгляды свои и убеждения носил он точно вериги, они скорее мешали ему, нежели вселяли гордость.
Добравшись до каюты адмирала Савари, он вместе с французскими офицерами Фонтэном и Сарризэном стал дожидаться Эмбера. На столе перед пустующим пока креслом генерала разложена карта Ирландии. Стоит протянуть руку — и дотронешься до Антрима, Донегала. А за Донегалом — пустоши Мейо, белое пятно на карте, обозначена лишь череда гор.
Неспешно вошел Эмбер, высокий, крепкий мужчина в помятом мундире, уселся в кресло, расстегнул ремень, погладил живот и улыбнулся офицерам.
— Итак, господа, Савари сообщил, что справа, милях в пятидесяти, южное побережье Ирландии. Продержись такая же погода да не нарвись мы на корабли Уоррена, через неделю, а то и быстрее дойдем до Ольстера — придется, конечно, выбрать кружной путь.
Даже Тилинг почувствовал, что говорит генерал грубовато и просто, как провинциал. До революции Эмбер держал мелкую торговлю козьими и кроличьими шкурами, бродил по деревням, едва умел читать — как-никак всего лишь крестьянский сын — и мог лишь нацарапать свое имя: Жан-Жозеф Эмбер. Теперь же, к тридцати одному году, он стал одним из прославленных французских генералов. Тилингу прежде казалось, что исключительная карьера генерала — яркий пример того, как революция вознаграждает умных и деятельных. Однако за два года жизни во Франции при Директории у него поубавилось иллюзий.
В 1793 году, уже в армии, Эмбер отличался отвагой и умением, однако было очевидно, что в чинах ему не преуспеть. Некоторое время он служил одним из многочисленных государственных осведомителей, выискивая смутьянов среди своих собратьев по оружию. От безысходности и беспросветности его спас благостный революционный ураган: защищая Революцию от внутренних врагов, Эмбер защищал и себя. Позже, в Париже, он исполнял незначительные поручения Директории, завоевывая доверие министра и генералов, умело льстя их женам и любовницам. Он зачастил в оперу и в театр: выпучив глаза, смотрел на сцену и ничего не понимал; слушал разноголосье флейт и труб и едва не затыкал уши. Послеобеденные часы проводил с писарем, который учил его грамоте. Две цели было у Эмбера: прославиться самому и прославить Революцию. И обе неразрывно связаны.