— Уходишь? — спросила она.
— Да… — коротко ответил он, смотря, как на сковородке застывает бело-желтый узор.
— Надолго?
— Не знаю…
Она пододвинула колченогую, оставшуюся на этой сверхсовременной кухне еще с давних времен табуретку, села так, чтобы смотреть ему в глаза. Она была выше его на голову, при этом училась на три класса младше… в школе над ними постоянно насмехались из-за этого, и смотреть ему в глаза было сложно, тем более что он этого не хотел.
— Зачем все это?
Он не ответил.
— Ах, да… Восточный мужчина… Я совсем забыла. Когда надо — пришел, когда надо — ушел. Извини…
— Ничего… — тяжело сказал он, чувствуя, как давит в груди.
— Может, хватит?
— Что ты предлагаешь?
— Давай уедем! Куда-нибудь… ты же немец, тебя в Германии примут. Куда угодно уедем, я с тобой поеду.
— А это — что?
— Да черт с ним! Черт с ней с квартирой, со всем…
— Я не про это…
— А про что?
— Про то, что за окном.
Она отвернулась.
— Опять…
Он ничего не ответил, просто нечего было.
— Что тебе нужно? Что тебе нужно от жизни, Вова?! Ты как одинокий волк, тебе это все не надоело? За кого ты воюешь, посмотри! Посмотри — вот им ничего не нужно. Им ничего от тебя не нужно, понимаешь, и жертвы твоей — им от тебя тоже не нужно. Если тебя убьют, то просто растворят в кислоте, и ничего от тебя не останется на земле, ты это понимаешь!? И от меня — тоже ничего не останется! Ты воюешь за свои мифы, за тени прошлого, за призраков! За историю, которая поросла быльем! Давай уедем!
Он ничего не ответил. Он просто сидел и смотрел перед собой — и очнулся, вернулся в этот мир только тогда, когда в кухне отчетливо запахло горелым…
— Вот что… Давай уедем. Только не в Германии, в Ростов… Не хочу в Германию.
— Правда?
— Правда.
— Правда-правда?
Он не принял ее игривого тона.
— Слушай внимательно и запоминай. Продай все, что можешь продать за день. Потом — перебирайся через границу, это можно сделать. Не бери с собой никакого оружия, не надевай никаких золотых украшений, просто держи их с собой. Оденься похуже, чтобы не привлекать к себе внимания. В Ростове, как приедешь, придешь по адресу: Задонская, девятнадцать, спросишь Витьку Хребта. Запомнила — Задонская, девятнадцать, Витька Хребет. Он знает, что делать, мое имя можешь даже не упоминать.
— А ты?
— Мне нужен один день. Потом я приеду. На самом деле — хватит. Последняя гастроль.
— А сейчас — нельзя?
— Нет, лягушка-путешественница, нельзя. У меня сегодня дело. И его откладывать нельзя.
— Но ты точно приедешь?
Он улыбнулся.
— Точно. Теперь мне есть, ради чего возвращаться…
Когда он уходил — она стояла у окна в подъезде, проводила его взглядом, пока он не вышел в арку, ведущую на проспект Степана Бандеры. Потом вернулась домой, порылась в одном из ящиков стола, вытащила старый аппарат сотовой связи — она говорила, что телефон сломан, хотя это было не так. Вставила аккумуляторную батарею. Потом набрала номер, который помнила наизусть, — номер сотового своего куратора в департаменте по борьбе с терроризмом киевской полиции безопасности. Подождала, пока не минет десять гудков, — обычная мера предосторожности. Потом щелчок дал понять, что ее слушают.
— Мария Ковалевская, — отчетливо произнесла она.
Трубка какое-то время молчала — к ней был подключен голосовой анализатор, и она перебирала записанные в памяти профили, устанавливая личность позвонившего.
— Я слушаю вас, — наконец отозвался куратор.
— Узбек только что ушел от меня. Он готовит террористический акт, сегодня. Приглашал меня в Ростов, говорил, что отойдет от дел.
— Место и время?
— Не знаю. Я не рискнула расспрашивать.
— Хорошо. Сообщение принято, вам перезвонят.
В трубке забились гудки отбоя…
Майор Владимир Тахиров, он же Узбек, совершил ошибку — одну, но в его положении крайне грубую и недопустимую. Он приехал в родной город, где родился и вырос, он обзавелся подлинным аусвайсом и служебным удостоверением сотрудника полиции порядка. Он был никем, тенью в этом городе, одной из многих. Но вместо того, чтобы просто снять квартиру, он пришел к той, которую знал еще со школьных времен, пришел — и ему даже в голову не пришло поинтересоваться, а чем она живет, и как сумела сохранить свою довольно дорогую квартиру в центре и свое дело. Просто в его понимании детство и юность были чем-то святым, неосязаемым и святым, чем-то светлым, кардинально отличающимся от того, что было сейчас вокруг. Ведь совсем без светлого, без хорошего жить нельзя, он и воевал-то за то, чтобы вернуть тот самый, правильный и в чем-то наивный мир своего детства и юности.