И сильно прикрикнул мой хозяин на работников, чтобы те гребли сильнее и круче налегали бы на весла. Послышались со стороны хозяина ругательства и во всем составе его начались судорожные, нетерпеливый движения. Видно было, что теперь-то наступала для него самая горячая, самая важная пора. К тому же (как я заметил) все карбасы, ближние к берегу, отвалили и плыли по направлению к тем карбасам, которые от луды ладились к берегу и по-прежнему продолжали выбрасывать сеть, беспрестанно путаясь в веревках, и по-прежнему неслись оттуда сильные, громкие ругательства. Их даже можно уже было расслышать целиком, когда мы вдруг круто повернули к тому же месту, дальше от берега. Мгновенно схвачена была с ближнего карбаса и на наш длинная веревка, которуюмы спешили выбирать в то время, когда другие передавали ее на следующий карбас. Долго, до обильного пота, тащили мы конец толстой веревки и перебрасывали ее соседям до той поры, пока не выбросали всю, пока не почувствовали в руках ячеи невода, круто и сильно опускавшегося тяжестью своею ко дну, пока, наконец, и мы не очутились, в свою очередь, крайними. Видно, поспели вовремя! Быстро гребли мы веслами и бежали за веревкой, быстро закручивалась эта веревка уже прямо против нас. Думаю, час целый выжидали мы, когда, наконец, попадет эта веревка в наши руки, после того как обойдет сеть меньший круг. Белуги между тем продолжали лещиться и кувыркаться, разгребая ластами воду на две струи, но уже не в разброску одна от другой, а почти все около одного места, ближе к середине того круга, который описывал выметанный невод. Зверь выстает заметно чаще и как будто сердится. У него захватывает с натуги и от гнева дыхание, и он спешит вздохнуть свежим воздухом и, если уже возможно это, так в последний раз перед смертью, которая висит над головой.
Между тем крики со всех карбасов, съехавшихся теперь на близкое друг от друга расстояние, превратились в громкий базарный гул: все невероятно спешили, все как будто обижены были тем, что не по их желанию начали, не по их воле продолжают и, стало быть, неудачно окончат. Вдруг раздался сильный плеск по воде веревки, сопровождаемый сильным, громовым эхом в горах. Раздалась опять крутая, громкая брань и в мгновение ока несколько карбасов, в том числе и наш, юркнули через эту веревку в середину того заветного круга, который описал невод. Здесь на этот раз уже реже выставали белуги, вероятно, утомленные. Быстро хватал хозяин мой кутило и бросал его выстававшему зверю и, сколько можно было заметить это при скорости удара, прямо в дыхало (в дыру, пускавшую фонтан). С быстротой молнии выхватывал он из кутила палку, бросая ее прочь, в лодку, и в то же время, с поразительной ловкостью, выбрасывал в воду и всю веревку, привязанную к кутилу. Другой конец этой веревки он задёживал за карбас и опять-таки, ни минуты не медля, хватался за новое кутило. Некоторое время спешливо, внимательно высматривал он на воде выстававшего зверя, держа настороженным орудие смерти. Веревку, сколько я мог заметить, крепко держал он у ратовища (палки), с той целью, чтобы не спрыгнуло с него кутило, и быстро выхватывал палку — ратовище, и ослаблял и кидал всю веревку до дальнего конца в то время, когда замечал сначала спину, а потом и дыхало зверя, как черное пятно, зиявшее мгновенно, тотчас же.
Таким образом, выметал он все свои три кутила (в карбасе лежали только пешни) в то время, когда, опомнившись — он от тяжелых трудов, я от внимательного выслеживания за его движениями и движениями людей соседних карбасов, — мы заметили себя у самого берега, на который впервые, выскочившие из лодок с уханьем и той же бранью, тащили сеть. То же сделали и мы. Впрочем, несколько карбасов еще ездили кругом сети, болтавшейся в воде, и с них время от времени, еще выметывали кутила, но, вероятно, уже последние. Некоторое время слышалась эта буркотня, но и она вскоре смолкла. Чайки, все время кружившиеся над белужьим юровом и спешно выхватывавшие изо рта зверя рыбу, в несметном количестве кружились теперь над нами и густой, темной тучей над неводом. Визгливый, разноголосный крик их возмущал душу, но всем было не до них. Начиналась самая трудная, самая спешная пора работы, хотя и со всех нас пот лил градом, хотя весьма многие с трудом переводили дыхание. Крики и брань прекратились. Стадо пойманных, застигнутых врасплох белуг на прибрежных кошках обмелело; некоторые из них выставили напоказ всю свою огромную тушу, богатую салом. Видны были гладкая, без шерсти кожа, изжелта-белая, у некоторых с мертвою просинью на одном конце туловища виднелась голова, в зашейке которой чернело дыхало, величиной около полувершка в диаметре, на другом конце хвост длиной с пол-аршина, толщиной пальца в три, обтянутый белой кожицей, отливавшей по краям пепельным цветом. На плечах ясны были ласты — крылья (как называли промышленники), имеющие некоторое сходство с небольшими свиными окороками, четвероугольной, продолговатой фигуры. Задние ласты, лафтаки, не были больше сажени, и весь зверь длиной аршин семь, растянувшийся по земле, со своей горбатой спиной, головой, небольшой сравнительно с остальным туловищем, глядел решительным подобием небольшого кита, к породе которых, вероятно, и принадлежит белуга эта (delphinus leucas, по-камчатски — белюк, животное, однородное с черноморской свинкой и не имеющее ничего общего с рыбой белугой. Соимянная зверю волжская рыба называется Acipenser Huso).