— Важенин мужика убил. Мужика убил Важенин!
Услыхал Петр — улыбнулся. Остановился на одном месте, да и опросил весь народ громким голосом:
— Ну так что ж из того, что Важенин мужика убил?
У мужиков и ноги к земле и язык к гортани прилипли, стоят и слушают:
— Это ничего, что Важенин мужика убил. Больно бы худо было, кабы мужик убил Важенина.
У мужиков и ушки на макушке. Царь продолжал:
— Вас, мужиков, у меня много. Вот там под Москвой, за Москвой еще больше, да на Казань народ потянулся, к Петербургу подошел: много у меня мужиков. Вот вас одних сколько собралось из одной деревни. Много у меня вас, мужиков, а Важенин — один.
С тем царь и уехал.
В это же посещение Вавчуги, как говорят, царь подарил Важенину медальон из кизиля с своим портретом, вырезанным собственными руками. Медальон этот с двумя царскими грамотами хранился у покойного владетеля Вавчуги, гостеприимство и любезность которого делали их доступными вниманию всякого проезжего. По третьей грамоте Петра Алексеевича разрешалось Важениным строение кораблей и беспошлинная вырубка 4000 дерев (2000 в Архангельске и 2000 в Каргополе).
Впоследствии, когда беломорская торговля упала и уничтожены были все привилегии, какими пользовался Важенин , дела их пришли в упадок. Предание указывает на какого-то Кочнева, бывшего у Важениных приказчиком. Этот Кочнев будто бы злонамеренно вел дела своих доверителей, обворовывал их и впоследствии сам строил корабли и крупные суда на собственные, наворованные деньги. Вавчужская верфь потеряла свою нравственную силу и значение. Но старый Важенин до конца своей жизни не переставал пользоваться в окольности всеобщим почетом и уважением. И до сих еще пор живет в Холмогорах присловье: «Словно у тебя Важенин в гостях!» — когда замечено будет, что в комнате собралось много свечей, хотя бы то произошло и случайно.
Впрочем, следует дополнить, что наружное почтение, оказывавшееся братьям Важениным, было, скорее, вынужденным и лицемерным, чем заслуженным. Так, по крайней мере, следует думать о том самом Осипе Андреевиче, о тяжелом и забалованном нраве которого сохранилось рассказанное выше народное предание. Замечательно, что оно подкрепляется и документальными данными, недавно отысканными в подвалах холмогорского Преображенского собора и опубликованными в печати в 1877 году. В одном из этих актов именно этот самый Осип Важенин, владевший Вавчугой вместе с родным братом Федором, назван был «самосильным, самовольным и самосудным». Судя по судебному делу, начатому тогдашним холмогорским архиереем Варнавой, Осип Важенин являл в себе ту двойственность характера русского человека, которая особенно свойственна была этому переходному времени борьбы старых народных порядков с новыми петровскими. Будучи передовым человеком в делах, вызвавших одобрение великого преобразователя России, Важенин оставался человеком старых привычек и в семейной жизни, показавшим грубое самоуправство и безграничные насилия. Избалованный удачами в общественной деятельности, он был прихотлив в семейной жизни и не терпел никаких препятствий своему нраву. Будучи женат два раза, он уже в преклонных летах домогался развода, чтобы вступить в третий брак и, не получив архиерейского разрешения, повенчался со своей работницей. Жена законная вступилась за свои права, и началось любопытное дело, которое тянулось целых десять лет (с 1713 по 1723 г.). Архиерей Варнава, приняв сторону несправедливо обиженной, осторожными и настойчивыми действиями сумел осветить отношения супругов и разъяснить характер самого Важенина, оказавшегося виновным перед церковным и общественным судом.
Осип Важенин обвинял жену Прасковью, между прочим, в волшебстве, имевшем будто бы вредные последствия для его здоровья, называя ее волшебницей и чародейкой: призывала знахарей, лила в умывальник и в питье наговорную воду, сыпала какое-то неведомое зелье, посещала какие-то подозрительные дома. По допросам и следствии оказалось лишь то, что, заметив охлаждение мужа, старинная русская женщина оказалась верной завещанным от предков преданиям, в советах со знахарями и в невинных чарах искала возможности возвратить любовь мужа. При этом и самые чары были невинны и забавны. Главная состояла в том, что чародей велел отыскать «первородного» человека, сходить ему к ручью, который течет в Двину повыше часовни Архангельского монастыря и зимой не мерзнет, и взять из него воды. Над ней чародей говорил, наклонясь, слова между прочим такие: «И спущаются со Христом с небес тридевять ангелов золотоперых и золотокрылых и с собой спущают тридевять луков и тридевять стрел, и стреляли они сквозь семеры облака, и отстреливали они рабы Божией и уроки, и призоры. Как с гоголя вода катится, так бы катилась с тоя рабы, с ясных очей, с бела тела и с ретива сердца, и век по веку и отныне и до веку». И по той воде ножом чертил. Ту воду гонимая жена пила и ею умывалась. Подозрение архиерея, выраженное вопросом: «Не через образ ли перепускал, яко в сказках иных»? — также не оправдалось допросами, а обиженная простодушно созналась, что «пользы от воды никакой не было». Муж в то же время прибегает к побоям, которые она терпеливо и молчаливо переносит, заставляет прислугу не почитать и бранить ее, а в одной телогрейке в трескучий мороз выгоняет из дому и отнимает все ее приданое; она начинает жаловаться и предъявляет иск. Опираясь на благоприятелей в губернской канцелярии, Важенин при их помощи знает о ходе розысков, а надеясь на покровителей в столице, вступает в решительную и открытую борьбу с епископской властью, вынужденной вмешаться в семейные дела супругов. На разводе и запнулась своеобычная воля Важенина.