В этих же деревнях Подпорожской волости построен огромный забор для семги, пользующейся во всей России заслуженной славой, как один из лучших и известных под именем порога.
2 июля поморская шкуна «Николай Старков», нагрузившись досками и брусьями, ладилась пуститься в море через Кемь в Норвегию, где хозяин этой шкуны предполагал продать свой лесной товар. Брат его предложил мне отправиться вместе с ним, обещая доставить в Кемь прямо морем и не дальше как чрез двое, много — через трое суток. Над предложением этим я долго не задумывался: близкая неизвестность, неизведанный еще мной морской путь, надежное судно, способное лавировать (по здешнему бетаться), ласковый хозяин, говорун и остряк, прямо из корня всего поморского края — каково Кемское поморье и деревня Сорока — все это, взятое вместе, соблазнило меня.
Я предпочел шкуну и дальнее морское раздолье езде верхом на девяносто слишком верстах, и потом скучному прибрежному плаванию около всего Кемского берега слишком на двести верст, еще и по тому важному обстоятельству, что на возвратном пути с Мурмана и Терского берега мне не пришлось бы уже миновать этих интересных мест.
На другой же день, со всеми своими пожитками, я был уже на шкуне, — и город Онега потянулся взад, выказывая крайние ко взморью строения свои, между которыми рисовались высокие дома лесной компании. Из-за них белела соборная церковь; мрачно и неприветливо чернела темная роща, рассыпанная по крутой загородной горе. Чахлый лес сопровождал оба берега реки. Вдали белел уже маяк, и все-таки не пропадал из глаз, не закрывался ни берегом, ни лесом, бедный, хотя и длинный городок Онега. Ровно сутки лавировали мы между отмелями и подводными коргами и кошками каменистой реки Онеги на полном докучливом безветрии. Два раза на всем этом десятиверстном пути бросали мы якорь, выжидая ветра, и один раз так неудачно, что шкуну нашу убылая вода едва совсем не положила набок. Изловчившись кое-как, с криками и ругательствами хозяина и его двух работников, мы на прибылой воде, поднявшей наше судно, медленно выбрались вперед на Онежский рейд, пристали к острову Кию. Здесь вышли на берег его, с тем, чтобы записаться в таможне и дождаться потом на берегу нового прилива, обещавшего нам надежду ехать дальше в глубь моря, помимо несчетного множества шхер и луд Онежского залива, с большим удобством и легкостью. Ровно полтора суток потом, на полном, всегда обидном и докучливом безветрии, виделся нам остров Кий с обгорелым Крестным монастырем, казенной таможней, реденькой сосновой рощей и красновато-грязным гранитным берегом. Тот же гранит бил в глаза и на всех остальных спопутных лудах: Пурлуде, Шаглоне, Конд-острове и других мелких лудах, не имеющих часто никакого названия.
Остров Кий — сплошная гранитная скала, возвышающаяся на 40 футов над уровнем малой воды, прекрутая к юго-востоку и западу, несколько отлогая во все другие стороны. Гранит покрыт тонким, разрывным слоем земли, на которой, особенно в щельях и ложбинах, прицепились высокие сосновые деревья, образующие реденькие, сильно просвечивающие рощи. Вот весь наружный вид острова, дополняющийся на юго-восточной стороне сараями лесной компании, домами таможни, выстроенной вновь после английского разгрома. Только они и составляют единственный жилые места острова. На зиму эти здания пустеют, при них остаются только сторожа, но летом они населены значительнее и гуще. Жизнь и деятельность кипят в это время на всем острове и около него, на рейде, в значительных размерах. Исключительная цель этой жизни и деятельности — доставка досок на романовках из складных сараев острова на иностранные корабли, стоящие верстах в полутора на рейде. Остальное жилье острова — Крестный монастырь, возвышающийся на северо-восточной стороне, состоит менее чем из десяти человек монахов. В мой проезд монастырь представлял обгорелую, далеко еще не поправленную массу зданий. За несколько дней до прихода англичан на Онежский рейд, Крестный монастырь сгорел от неосторожности монахов. Бедный в настоящее время, по незначительности рыбной ловли и бесплодности островного гранита, существующий весьма незначительными и редкими вкладами соловецких богомольцев, Крестный монастырь, как известно, основан в 1657 году патриархом Никоном. Он, бывши еще соловецким иеромонахом и отправлявшийся с церковными требами, потерпел крушение в устье реки Онеги, спасся на этом острове и, по исконному обычаю того края, поставил на том месте, где вступил на берег, деревянный крест. Это было в 1685 году. В 1652 году Никон, будучи уже новгородским митрополитом, ездил в Соловецкий монастырь, вместе с князем Хованским, за мощами митрополита Филиппа, видел на Кий-острове крест свой, видел веру к нему в ближних жителях и тогда же решился основать здесь монастырь. Обет свой он привел в исполнение тогда уже, когда сделался московским патриархом. В 1656 г. Никон, по жалованной грамоте от царя Алексея Михайловича, начал строить монастырь на счет своей келейной казны и на те шесть тысяч рублей, которые пожалованы были ему царем Алексеем. В 1692 г. царь Петр Алексеевич указал производить монастырю государева жалованья на церковные потребы и на монашеские одежды каждогодно по 292 руб. 90 коп., что и производилось по 1707 год. Кроме риз и книг, жалованных монастырю царем Алексеем Михайловичем, царевной Татьяной Михайловной и самим патриархом, в монастыре хранится животворящий крест с 300 частиц мощей, сооруженный по заказу Никона в Иерусалиме, в настоящую меру креста Христова (длиной 4 аршина, поперечное дерево 2 аршина 13 вершков, титла — 15 вершков, подножие в аршин, ширина 5 вершков, толщина 2 вершка). Крест этот привезен был в монастырь в 1657 году, а в 1661 году явился сюда из Москвы и сам строитель для освящения готового уже соборного храма во имя Воздвижения Честного и Животворящего Креста. В 1657 г. монастырь был утвержден государевыми жалованными грамотами, с дачей волостей с 4537 душами. Тогда же приписаны были к нему и Усть-Янская волость (теперь город Онега), и Опеченский (Печенгский) Кольский монастырь, со всей округой, и Сырьинская и Благовещенская пустыни.