Лейтенант достал из кармана карандаш и маленький блокнотик.
В течение нескольких минут лейтенант полушепотом задавал различные вопросы и Вдовин так же полушепотом на них отвечал. Закончив свои расспросы, лейтенант спрятал карандаш и блокнотик в карман гимнастерки и выпрямился.
— А где сейчас Роман? — поинтересовался Вдовин.
— Его отправили в Саратов начальником областного управления, — ответил лейтенант.
— А Антон? Почему не показывается? — снова спросил Вдовин.
— Его направили работать куда-то на Дальний Восток.
— Зачем? — удивился Вдовин. — Он же германист… На него столько дел замкнуто!
— Новому начальству виднее, — пожал плечами лейтенант.
Вдовин устало прикрыл глаза, полежал молча, а потом сказал:
— Если мне предложат уехать из Москвы, буду проситься в свое управление. Там Карташев, да и другие меня, наверное, еще не забыли.
— Карташев в Москве, — покачал головой лейтенант. — Отозван в распоряжение кадров.
— Жаль, — вздохнул Вдовин, — а кто вместо него?
— Ты его не знаешь, — ответил лейтенант. — В органы он пришел недавно. До этого был на партийной работе. Поговаривали у нас, что он «человек наркома».
— А что это значит — «человек наркома»? — спросил Вдовин.
— А то и значит! — ушел от прямого ответа лейтенант. — Ежов не только центральный аппарат, но и многие областные управления «укрепляет» своими людьми.
— А сам-то он как?
— Кто? — не сразу понял лейтенант.
— Новый нарком, — пояснил Вдовин.
— Вникает, — уклончиво ответил лейтенант.
Вдовин внимательно посмотрел на друга. Лейтенант выдержал этот взгляд, и тогда Вдовин попросил:
— Объясни мне, что происходит?
Лейтенант поднялся и сделал несколько шагов по палате. Потом он снова присел на край кровати, взял Вдовина за руку и осторожно сжал ее.
— Послушай совет старого друга, — негромко сказал он. — Никому больше не задавай и ни с кем не обсуждай подобные вопросы!
Больше того, что он сказал, он сказать не мог.
Но Вдовин этого не понял или не смог понять. Та информация об обстановке в органах госбезопасности, которая доходила до него в Испании, те намеки и отрывочные сведения, которые содержались в высказываниях лейтенанта, были выше его понимания. Он еще слишком хорошо помнил ту атмосферу всеобщего и абсолютного доверия, взаимопомощи и взаимовыручки, готовности пожертвовать собой ради успеха общего дела, ради спасения своего товарища, которая была создана еще во времена Дзержинского.
И вот теперь на его глазах, на глазах других ветеранов, в день смерти железного Феликса поклявшихся хранить и приумножать традиции ВЧК, происходило нечто совершенно непонятное и по его глубокому убеждению противное самой природе органов, стоящих на защите завоеваний революции.
— Почему? — с настойчивостью, свойственной только очень больным людям, спросил Вдовин.
— Потому что это вредно для здоровья! — многозначительно ответил лейтенант. — И потому, что тебе нельзя волноваться. Вот выйдешь из госпиталя, сам во всем разберешься. А пока лежи и помалкивай.
Вдовин хотел еще что-то спросить, но в этот момент дверь палаты отворилась и на пороге появилась Ирина Федоровна. Вдовин посмотрел на нее и осекся.
— Все, товарищ лейтенант, — решительно сказала Ирина Федоровна, — прошу заканчивать разговор.
Лейтенант откровенно обрадовался ее появлению. Он дотронулся рукой до плеча своего друга и встал:
— Вот видишь, и доктор не велит говорить с тобой о делах. — Он одернул халат и улыбнулся. — Выздоравливай поскорее, а то все разъехались — работать некому…
Больше лейтенант в госпитале не появлялся.
— …Куда же вы тогда так внезапно пропали? Даже на свадьбе нашей не были! — укоризненно сказала мать.
Генерал развел руками и тяжело вздохнул:
— Так уж получилось: срочно пришлось выехать в командировку. Уезжал на месяц, а вернулся через одиннадцать лет! Вот так у нас случается…
На приставном столике возле письменного стола зазвонил один из многочисленных телефонов.
Генерал встал, подошел к столу, поднял трубку, послушал и произнес:
— Перезвоните через час, я занят!
Положив трубку, он вернулся на свое место и, улыбнувшись матери, спросил:
— А вас, значит, Иван увез-таки из Москвы?
— Увез, — с грустью в голосе ответила мать, но потом вдруг улыбнулась, видимо, вспомнив, как это все произошло, и добавила: — Разве против его натиска можно было устоять?!