— Скажи мне, ты свихнулся? — накинулся на него Берг. — Какие фортеля выкидывает Штробл иной раз, лишь бы выполнить план, нам известно. Но ты-то у нас зачем? Ты, партийный секретарь? Разве ты имеешь право поддерживать его в таких случаях? И как ты думаешь, для чего на строительстве есть специальный инспектор? Чтобы вы, коммунисты, заметали следы, если что случится? Да? Прекрати свою дурацкую болтовню о сроках! Ты что, нуждаешься в политическом ликбезе? Неужели тебя надо учить, что такое классовая борьба? Она и у нас проходит, линия классовой борьбы! И я требую, чтобы каждый коммунист отдавал себе в этом отчет.
Шютц почувствовал себя персонажем из мультфильма, у которого, помимо его воли и желания, дергаются руки и ноги и подпрыгивает над головой шляпа.
— Если нам придется снять Штробла, — с угрозой в голосе говорил Берг, — снять, потому что он, ответственный руководитель, нарушил правила соблюдения безопасности, и нарушил их преступно, виноват в этом будешь ты.
Шютц решил ответить:
— Можете тогда сразу переизбрать и меня.
Берг прямо упал на стул.
— Боже ты мой, — покачал он головой. — Вечно одна и та же история. Сказать тебе, сколько раз мне уже приходилось слышать такие слова? И где, между прочим, твоя логика? То ты пытаешься внушить мне, будто все эти коленца вы выкинули только ради того, чтобы войти в план. И что же — теперь сроки вас больше не касаются? Теперь вы хотите свалить свои заботы на других? На нас, например, да?
Он снова поднялся, приблизился к Шютцу.
— Сроки выполнения плана, о которых вы тут твердили, пошли прахом. Работы на этом участке трубопровода сегодня утром приостановлены. И пока расследование не закончится, их не возобновят. ДЕК будет продолжать готовить монтаж парогенератора. И об этом, товарищ секретарь, ты еще сегодня обязан оповестить весь свой коллектив.
Берг умолк, и в кабинете стало очень тихо. Он несколько раз прошелся по комнате, снова остановился перед Шютцем и сказал:
— И нечего удивляться. Раньше надо было думать. Но и теперь не вредно. А насчет переизбрания — это останется между нами. Партком решит, что предпринять на вашем участке. От вас же я требую, чтобы вы выяснили отношения с советскими товарищами. Вы их доверия не оправдали, это вам ясно?
«Ну, и вляпались же мы, — подумал Шютц, — боже, как мы вляпались!» Выйдя от Берга, он сел на улице на невысокую каменную ограду будущего скверика. Светило солнце. Мимо него проходили рабочие — время обеда. Они о чем-то переговаривались, смеялись. «Солнце уже пригревает, — подумал он, — мне сейчас дело до солнца, как до прошлогоднего снега! Ну, если бы я хотя бы не знал!.. А ведь я знал, что мы делаем ошибку. Знал совершенно точно, а не просто ощущал. Только не нашел в себе смелости сказать об этом Штроблу. Тот бы обрушил на меня уйму доводов, уговорил бы. Не такое это простое дело переубедить его, если он что себе в голову втемяшил. Но если бы мне удалось, мы не сели бы в лужу. А я-то, я-то, даже не попытался! Пустил все на самотек, по кем-то заведенному образцу: у тебя, дескать, свое мнение, у меня — свое, и я его от тебя не скрою. Но раз твоя воля, пожалуйста, наделаем тех глупостей, которые ты пожелаешь. На профсоюзной работе у меня было не так. Если кто-нибудь приходил и возмущался: «Мы не получили от наших хозяйственных руководителей никаких контрольных цифр, в чем дело?» — если кто-то, сделавший рацпредложение, не получил ответа, если бригада не навещала одного из заболевших рабочих, если при распределении мест в домах отдыха обходили кого-то из лучших рабочих, я шел воевать. Но за мной были законы, постановления, распоряжения, полная ясность. А в спорных случаях все решалось в пользу рабочих. Всегда. И я этого добивался. А со Штроблом? При нем я ничего не добился. Да и необходимости не было. Я всегда думал: он знает, что делает. Так оно и было. Но в этот раз — нет. В том-то и беда. И мы сели в лужу. Ну что, в самом деле, я скажу Юрию? Извини, пожалуйста?.. Извини… за недоверие. Если мне кто не доверяет, я его знать не желаю. Не доверяешь — нечего без толку языком трепать! С Володей оно, может, и обойдется как-нибудь: стукнет кулаком по столу, скажет без обиняков, что думает по этому поводу, — и вопрос исчерпан! Но Варя! Варя, с ее большими, доверчивыми глазами…» Шютц снял каску, чтобы ветер остудил хоть немного голову. Не помогло. «Да, вот выехали, значит, мы, танцуя на педалях, на полотно велотрека, — думал Шютц, — два чемпиона, оба из одного спортклуба, и у обоих лучшие результаты в стране. Рукопожатие перед стартом, поклон публике. Два великих спортсмена, два фаворита; ну, может быть, один чуть более велик и силен, тут и спорить особенно не о чем, тем более что не стоит забывать о существующих между ними отношениях тренера и ученика, но все-таки ученик почти так же силен, как тренер. И — позорное падение на первом же вираже! Как у неоперившихся юнцов. Вообразили о себе бог знает что и с треском провалились».