Шютц поднялся с ограды, подумал, не пойти ли ему перекусить. В такое время все обычно встречались за обеденным столом. Можно, конечно, и переждать, а попозже зайти в бокс или на монтаж парогенератора. Но что изменится за час-другой? Мнение свое они переменят, что ли? И пошел все-таки в закусочную.
У окна раздачи горячих блюд стояла Норма и накладывала в металлические тарелки гороховое пюре. Шютц занял очередь к этому окну. Наблюдал, как она выдает одну порцию за другой: принимает обеденные талоны, опрокидывает черпачок над тарелкой, пододвигает ее. От кухонного пара волосы Нормы повлажнели, сбились в прядки, упавшие на лоб из-под сетчатого чепчика. Без теней на веках и туши на ресницах она казалась совсем девочкой, бледной, уставшей девочкой. С виска скатилась по щеке капелька пота. Шютц видел, как от напряжения у нее задрожали руки, когда она подняла на подставку бачок с сардельками. Норма молча пододвинула ему тарелку, но он не отошел от ее окна.
— Вот ты где устроилась, значит, — сказал он. — Как дела-делишки?
Она не ответила, протянула руку за талоном следующего в очереди.
— Давай!
— Когда ты вечером освободишься, мы могли бы пойти вместе поужинать, — предложил Шютц.
— И о чем бы мы стали с тобой разговаривать? — спросила Норма, усмехнувшись.
Она продолжала накладывать горох на тарелки.
— Ты права, малышка, — крикнул ей один из стоявших позади Шютца. — О чем тебе с ним говорить? Ты лучше со мной потолкуй. Сегодня вечером, а? Ну как, договорились?
— Поужинать со мной? У тебя и денег-то таких нет, чтобы меня в ресторан приглашать, — отрезала Норма. А сама вызывающе смотрела на Шютца.
— Когда у тебя будет свободное время, дай мне знать, — сказал он.
Сел за один из длинных столов, на котором громоздилась посуда, оставленная его предшественниками, сдвинул тарелки к центру и принялся есть свой горох без всякого аппетита. Сидевшие напротив ребята с высокомерием много повидавших футбольных оракулов обсуждали шансы местной команды высшей лиги на ближайшую игру. Когда сосед Шютца поднял с пола свою каску и встал из-за стола, на локоть Шютца легла узкая ладонь, едва выдававшаяся из-под ватника.
— Все поел, вот и молодец, — сказала Варя, делая по привычке паузы между отдельными словами, она тщательно их подыскивала.
Шютц насторожился: нет ли тут какого подвоха? Посмотрел на нее внимательно, но ничего подозрительного не заметил: Варя с явным удовольствием ела свой бифштекс. Напротив, где недавно разглагольствовали футбольные эксперты, сели Юрий с Верой. Шютц, которому вдруг стало жарко, обдумывал, что сказать. Например, так: «Дорогие товарищи, вышла ошибка… Мы не оправдали вашего доверия…» Нет, невозможно. Во всяком случае, здесь для этого не место. Не та обстановка. Шютц вдруг разозлился на тех, кто оставил после себя гору грязных тарелок. «Это свинство, и ничего больше!..»
— Когда ешь, а думаешь о другом, еда на пользу не пойдет, — сказала ему Варя.
Он непонимающе уставился на нее. Потом сообразил, что она за ним наблюдала и говорит, действительно, только о еде.
— Что это вы сегодня так притихли? — куда менее дружелюбно, с нескрываемой иронией поинтересовалась Вера.
Это обращение на «вы»! Теперь отмалчиваться не годится, и он сказал:
— Мне сегодня что-то не по себе.
Он помахал ладонью перед лицом туда-сюда, чувствуя, что все на него смотрят, и подумал: «Ну, пусть ответ и не исчерпывающий, по крайней мере, это правда. Мне действительно не по себе».
На помощь ему пришла Варя.
— Сегодня вечером тебе… быть как это… весело, да, Герд?
Шютц опять не понял. Тогда его о чем-то спросил Юрий, а Варя перевела:
— Юрий спрашивает, в каком костюме ты будешь сегодня вечером?
Карнавал! О нем они со Штроблом начисто забыли. Только его сейчас и не хватало.
— Ты должен прийти, — объясняла Варя. — И Вольфганг тоже. Ведь это карнавал дружбы.
— Да, да, — выдавил из себя Шютц.
Он услышал смешок Юрия, негромкий и суховатый, морщинки у глаз Юрия дрогнули, когда он что-то сказал. Шютц и без перевода понял: Юрий предложил ему нарядиться красным казаком. Он попытался улыбнуться, говоря:
— Почему бы и нет, почему бы и нет?
И сразу же улыбка сползла с его лица, потому что несколько слов добавила Вера, и черные глаза ее сверкнули. Он разобрал только имя Штробла и слово «есаул», значит, шутки по боку! Шютц положил ложку на стол, отодвинул тарелку. За столом возник короткий, довольно жаркий спор, в котором все были против Веры, и, очевидно, она взяла свои слова обратно.