Думать тем не менее приходится. Как ни говори, что-то в их отношениях изменилось. Появились какие-то новые тона, новые оттенки. Шютц бросает в воду камешки. Маленькие гладкие камешки, которые подбирает у воды. Размахивается — и бросает! Изо всех сил. За его спиной дрок устремляет свои неподвижные прутья в небо. Шютц обходит кустарник стороной, поднимается по склону, бросает в воду один камешек за другим — пусть попляшут!
На обратном пути, немного не доходя до общежитий, еще раз останавливается. Смотрит на водную гладь, на которой почти незаметно то поднимаются, то опускаются позиционные огни, и думает: «Штробл знал! Он заранее знал, что недопустимо устранять зазубрину, не выяснив, откуда она взялась. Обдумал все и решил рискнуть! И меня при этом использовать. Вот это самое и не дает мне покоя. Я тоже знал, что мы делаем ошибку. Моя ошибка в том, что я перестал думать, стоило Штроблу этого пожелать. «Не выйти из плана» — просто приманка. Он подбросил ее мне, и я ее проглотил. А как же. Выполнить задание в срок — дело нашей чести, быть надежными партнерами — обязанность! Все эти высокие слова здесь не к месту. Отговорки! Дело в плане ДЕК, в желании похлопать себя по груди: вот, мол, какие мы специалисты, почти наравне с нашими советскими учителями!»
Родились и злые мысли. Зачем Штробл вызвал его? «А сейчас мне нужен ты…» Для чего? Чтобы примерно выполнять то, что задумал он, Штробл, его друг? Награждать аплодисментами его замечательные идеи? Готовить парней к решению поставленных Штроблом задач? А он требовал немалого, и сам хорошо знал это.
Стоп! Остановиться! Мысленно вернуться вспять, спокойно все обдумать. Не отвлекаться от главного. А главное — не дать уволить Штробла. Может быть, это событие, крайне оскорбительное для Штробла, уже произошло…
Штробл пришел со стройки раньше Шютца. Скорее разъяренный, чем оскорбленный. Мерял комнату длинными шагами, обходя мирно сидевшего у стола Улли Зоммера. Целый день он провел с уполномоченным генподрядчиков: прошел с ним к головным боксам и, поскольку от следов, как говорится, и следа не осталось, они несколько часов судили и рядили, откуда могла появиться зазубрина. Пришлось ему в который раз проглотить упреки на тот счет, как безрассудно они поступили, вот если бы нашлись следы, совсем другое дело было бы… Он едва удержался, не сказал, что это и ребенку ясно. Но Штробла взбесило другое. Его отвлекали от работы. Целый день пошел насмарку, будто на стройке нет никаких других проблем и начальника объекта позволительно отвлечь на всю смену. А у него летучки, совещания, план!
Улли Зоммер сидел за столом, широко расставив ноги. Взяв из опустевшей коробки печенья серебристую фольгу, он вырезал из нее звезду и принялся пришивать ее черными нитками к своей клетчатой рубахе. Никаких вопросов Штроблу он не задавал. Когда, наконец, появился Шютц, Штробл сидел в неподвижной позе на кровати. Настроение у него было безнадежно испорчено. Переводя взгляд с одного на другого, Улли Зоммер деловито подвел итог:
— А шеф-то скис.
Потом помолчал, перекусил нитку. И так как никто не проронил ни слова, произнес:
— Шефу, — он сделал небольшую паузу, как бы увеличивая значимость этого слова, — дали отпуск. Причем неограниченный. Просто-напросто решили построить электростанцию без него.
Улли Зоммер сделал такую мину, будто присутствовал при последних мгновениях траурной церемонии. По всем правилам Шютц обязан был переспросить: «Строить станцию без него? На что это похоже?» А Улли ответил бы: «Давай спросим его самого. Эй, Вольфганг! Разве без тебя им станцию построить?» Тут Штробл обозвал бы их придурками, обормотами, идиотами, наорался бы всласть и пришел в себя.
Ничего подобного. Шютц промолчал, даже когда Улли подтолкнул его: «Начинай!»
— Не вижу для смеха ни малейшего повода, — сказал, наконец, Штробл. — Ни малейшего!
Улли Зоммер ощупал пришитую звезду, поднял белесые ресницы и проговорил раздумчиво и дружелюбно:
— В чем-то ты прав…
Ему опять не ответили, и тогда Улли с любопытством спросил: