— Во всем есть хорошая сторона, — сказал Штробл Шютцу. — И четыре дня, нужные нам позарез, — вот они. Не ворчи, партийный секретарь.
Шютц и не ворчал. По крайней мере, не по этой причине. Он был недоволен собой, о чем и сказал Штроблу. Ну зачем он написал это письмо Фанни? Черт его попутал! Ничего, кроме «я, я, я»! Велика ли радость получить такое письмо перед праздниками? У всех семьи как семьи, собираются с детьми в зоопарк или в кино, а ей каково в ее положении? Двое детей на руках, ждет третьего, а мужа, можно сказать, и след простыл…
— Съездил бы ты домой, — сказал Штробл, и Норма подняла голову, уловив в его голосе непривычно теплые нотки.
— Какое я имею право? — возразил Шютц. — Мы повсюду раструбили, что остаемся на праздники и выходные дни, и вдруг я поеду домой.
Он сидел на углу письменного стола, засунув руки в карманы джинсов, приподняв плечи и покачивая головой.
— Не все остаются на праздники, — вмешалась Норма. — Только что звонили из мастерских. Передали, что им на праздники оставаться причины нет. Они разъедутся по домам.
— Нет причины? — Штробл ударил себя ладонью по колену. — Ух, хитрюги! Они великолепно знают, в чем причина. Если в праздничные дни придут вагоны с деталями оборудования, а практика показывает, что с такой возможностью считаться нужно, я из головных боксов никого на разгрузку дать не смогу. И пришлось бы идти им. И это им известно!
— Вот видишь, — сказал Шютц. — Кто пойдет вправлять им мозги? Я! И что я им скажу? Примерно вот что: «У нас боевая тревога, а вы собираетесь улизнуть через черный ход?» И после этого уеду сам? Не-ет.
Немного погодя он спросил Штробла:
— Эрика тебе написала?
Штробл повременил с ответом, и Норма тоже не торопилась положить на его письменный стол отчет технологов, который держала в руках. Потом рассеянно ответил:
— Нет, — и несколько секунд спустя с прежней теплотой в голосе проговорил: — Все равно, ты мне зубы не заговаривай. Поедешь домой! Мы и начальству, и народу объясним, что к чему. О твоем дурацком письме упоминать, естественно, не станем. На каком, ты говоришь, она месяце? На шестом? Все всё поймут без лишних слов. Ты за кого нас, вообще говоря, принимаешь? — сказал он под конец.
34
Мотоцикл поет. Он мчится по черно-серой полосе асфальтированной дороги, гудит На брусчатке маленьких городов, того и гляди, взлетит над освещенной солнцем автострадой. Сигналим левым, даем газ, обгоняем. «Мы обгоним, и объедем, и оставим позади» — как в песне. Шютц с удивлением отметил про себя, как много зелени появилось. На стройке, где одни сосны, и не заметишь, показались ли первые листочки на березах или нет. В последнее время он даже до дрока не добирался. А тем временем пришла весна, да и лето не за горами. Это заметно по встречному движению. Все спешат выбраться за город, на природу, гонят как сумасшедшие, мало считаясь при этом с правилами движения! Будь у него своя «колясочка о четырех колесиках», он завтра тоже усадил бы в нее всех троих и покатил бы куда глаза глядят. Но у него игрушечка не о четырех, а о двух колесиках. Любимая игрушечка. Посигналим левым, дадим газ, обгоним…
Через двести семьдесят километров пути игрушечка зачихала, пришлось поставить ее на обочине, заменить свечу.
«Если Фанни телеграмму получила, — думает Шютц, — она сейчас печет с детишками пирог. На кухне шум и гам, а в квартире стоит странноватый такой запах пирогов и свеженатертого пола. Но, может быть, ее еще нет дома, стоит в очереди в магазине — перед праздниками всегда много народу».
Поменяв свечу, Шютц смотрит на часы и рассчитывает время: «Фанни, наверное, сначала искупает малышей. И тогда я успею к самому ужину».
А Фанни тем временем заходит сперва за сыном в детский сад, потом за дочуркой в ясли. «Нужно купить другие туфли, — думает она. — В этих у меня отекают ноги».