— Уже звонили, — просунула голову в дверь Норма. — Вы же никому не даете слова сказать! — Вошла, открыла блокнот на нужной странице. — Вот, семь часов десять минут: сварщики жалуются, что не могут вовремя приступить к работе. Звонил Вернфрид.
— Еще бы! — Штробл потянулся за каской. Спросил Шютца: — Ты со мной?
Шютц успел обменяться несколькими словами с Нормой.
— Как отдохнул? — спросила она брата.
— Хорошо, — сказал он просто, но Норма поняла, что это больше, чем просто вежливый ответ.
Герд рассказал ей о Фанни и о детях, которых Норма почти не помнила. Но слушала она внимательно, ей словно позволили заглянуть в мир, бесконечно далекий от того, в котором живет она.
Потом она видела в окно, как брат со Штроблом прошли мимо березок и свернули за угол. Руки у Штробла успели загореть. «Ему бы сегодня надеть белую рубашку, — подумала Норма. — Было бы подходяще». И мысленно представила себе Веру в белом платье. Да, белое пошло бы к ее черным волосам и черным глазам. «И тогда они смотрелись бы вместе, — подумала Норма, — да еще как!» Сняла чехол с машинки, нервным движением заправила чистый лист бумаги.
Начал цвести дрок. Он пламенел справа и слева от тропинки в бывшем сосняке — его почти весь вырубили и выкорчевали, — которая вела к шоссе. На рябинах раскрылись белые зонтики. Прямо у них из-под ног шмыгнул в сторону зайчишка.
Когда Штробл объяснил, что изменилось на участке за три дня его отсутствия, Шютц сказал:
— Эрика написала нам из Минска. У Фанни такое ощущение, что Эрика к тебе вернется. Она считает, что Эрике, наверное, было необходимо пожить с тобой порознь.
Штробл наблюдал, как невдалеке бульдозер, опустив щит и громко урча, таранит кусты ежевики, цепкие корневища и пни. Шютцу он ничего не ответил.
— Ты знал, что она закончила дипломную работу? — спросил Шютц.
Штробл покачал головой. Тем временем они оказались на дороге и шли навстречу ветру, поднимавшему тучи пыли. То и дело приходилось сходить на обочину, пропуская идущие на большой скорости самосвалы и бетоновозы. Они подошли уже к главному зданию, и Шютц забыл, кажется, о своем вопросе, но Штробл вдруг проговорил:
— Из Минска, значит…
И вдруг в нем словно какой-то выключатель щелкнул: сразу вернулся к этой несчастной истории с зашпаклеванным полом и покрытием, которое кем-то испорчено, грозился лишить виновных премии и, с другой стороны, предъявить финансовые требования к смежникам, у которых хватило ума черт знает куда унести сварочные аппараты.
На участке Штробл первым делом остановился проверить, как продвигается работа у Эрлиха и Карла Цейсса, а Шютц подошел к Зиммлеру — тот помахал ему рукой. Оказалось, ничего особенного, просто Зиммлер закончил свой цикл, собрался ехать домой и хотел перед отъездом заплатить партвзносы. Достал из нагрудного кармана несколько купюр, отложенных заранее.
— У меня при себе ничего нет, — сказал Шютц. — Ни ведомости, ни печати. Я что, по-твоему, с собой их ношу? Заходи в обеденный перерыв в барак.
— А вдруг тебя там не окажется, что тогда, а?
— Заплатишь в следующий вторник. Все равно я принимаю взносы при следующей пересменке циклов.
— Я хочу заплатить сегодня, — Зиммлер послюнявил палец и принялся пересчитывать купюры.
Шютц начал терять терпение. На Зиммлера его вид никакого впечатления не произвел.