— Ты все время смотришь на меня, — шепчет Бриенна, когда они сталкиваются в коридоре, их руки соприкасаются, как и ножны мечей, — люди видят.
— Пусть. Пусть смотрят.
И вечером он находит ее рыдающей, горько и безотрадно. Ее огромные голубые глаза полны чистой ярости и отчаяния поровну.
— Когда ты пойдешь со мной, словно я твой домашний питомец, ручной уродец, которого ты приручил из жалости, тебя похлопают по плечу. Тебя спросят, как ты ложишься со мной в постель, при свете или надев мне мешок на голову. И ты все равно останешься собой. А мне в спину будут кричать «шлюха». И относиться будут так же. Шлюха я и есть.
Джейме шокирован ее признанием.
— Не смей так говорить и думать о себе.
— Это — то, чем я стала.
Что, если мы не умрем? — приходит странная мысль ему в голову, и это не надежда, это удивительное предчувствие. Что будет, если мы выживем? Когда Джейме пробует эту мысль на вкус и оглядывается, что-то внутри — особая, львиная интуиция, которая так выручала его с самого рождения, шепчет ему голосом мертвой Серсеи: так будет не всегда. Вы расстанетесь так или иначе. Вы не можете существовать нигде, кроме как в этой пыльной, холодной дыре, среди мечей и доспехов, ран и выздоровления. Вы не рождены для счастья, каким бы его себе ни придумывали. Вам не быть вместе.
Джейме готов поспорить с любыми злыми голосами. Даже если шансы малы, он рискнет. Даже, если завтра женщина встанет и сбежит на свой Тарт — это только заставит его потратить чуть больше времени на то, чтобы снова оказаться с ней рядом, близко, глубоко в ней. Он больше не сдается отчаянию — это Бриенна его научила. И, глядя в ее лицо, когда она снова под ним, обнимает его за шею, закрывает глаза и тихо издает вдруг маленькое, женственное «Ах!», он решается.
И произносит это, завороженный ее бесстрашием:
— Я люблю тебя. Уже давно. Знаешь?
И она шепчет, сжимая его в себе и вырывая громкий стон из его груди, не сознавая, что говорит:
— Всегда.
*
Звуки буйства за пределами их уютного мира заставили ее вздрогнуть в его руках, проснуться.
— Джейме… ты не спишь до сих пор?
— А ты? Разбудили? Я Клигану ноги вырву, — он повернулся, подкладывая культю под щеку. Жена терла глаза.
— Ребенок.
— Все хорошо?
— Мутит. Как обычно.
— Волосы подержать?
— Пока нет. Ты пахнешь доброй пирушкой, не дыши на меня.
— Жену тянет от меня блевать. Это так мило.
— Бывает, — Бриенна зарылась носом в волосы на его груди и затем вытянулась во весь свой исполинский рост, хрустя запястьями и вращая ступнями, — слышишь? Когда уже Пёс успокоится?
Шум на улице становился только сильнее. Джейме усмехнулся. Сандор Клиган не успокоится никогда, это он знал точно. Нрав лорда Винтерфелла был горяч достаточно, чтобы жить на севере. Лорд Ланнистер надеялся только, что Брандон не станет жертвой этого нрава. Леди Санса уже знала об истории с письмами. Помолвка между Брандоном и леди Арианной заключена, их знакомство должно было состояться завтра, хотя Джейме уже неоднократно ловил старшего из своих сыновей за безнадежно влюбленным разглядыванием всего парада девиц Старк на трибуне. Как говорили, Север после великой Зимы расцвел — все девушки и девочки были красавицами. Джейме безуспешно попытался пересчитать младших Старков во всем их многообразии. В чем убедился лишний раз — мальчиков не прибавилось. Единственный Старк мужского пола родился у Арьи, упорно продолжавшей отказываться от замужества, и имя отца так и не стало известно никому, кроме нее.
Не без гордости Джейме занимал свое место на трибуне напротив со своими тремя старшими сыновьями в ряд, остальные сидели выше, вместе с матерью. Бриенна никогда не садилась в первый ряд. По правде говоря, она так и предпочитала держаться в тени.
— Леди Санса встретилась со мной сегодня, — прошептала Бриенна, гладя мужа по плечу, — по-моему, она и ее дочери единственные, кто не встает рядом со мной только для того, чтобы лучше смотреться на моем фоне.
— Ты опять? — он зевнул.
— Ты не поймешь, потому что ты мужчина.
— Ты умоляла меня привезти тебя на турнир, женщина.
Она вздохнула. Джейме знал, что она хотела бы сражаться снова. Снова победить. По-настоящему, как раньше, но то время ушло, и, даже если она до сих пор могла надрать задницы молодым крепким мужчинам, и не одному за раз, ее появление в доспехах было бы неприемлемо, даже если бы она не была беременна.
Ну и, конечно, он не мог допустить вероятности созерцания другими его жены в лосинах, которые она обычно надевала под туники.
— Джейме, — эту интонацию ее голоса он знал очень хорошо: понижающийся тон, — может быть, хотя бы раз мы могли бы…
— Нет. И я не буду говорить на эту тему опять.
— Один раз, — настаивала Бриенна, приподнимаясь и мечтательно глядя вдаль, — я выберу кого-нибудь послабее.
— Боги, женщина, ты упрямая ослица, ты даже упрямее самой упрямой из ослиц! Почему ты не можешь просто повиноваться мне?
Она затрясла головой.
— Я сражалась за Винтерфелл с Брандоном внутри.
— Я знаю. Это было четырнадцать лет назад.
— Я победила троих разбойников с Лансом. Безоружная.
— И я все еще зол на тебя за то, что ты отправилась в тот лес одна. И за историю с Марисабель.
— Так сделай вид, что ты ни при чем.
— Ты моя леди, — он перевернулся, чувствуя, как начинавшееся было похмелье отступает, и столкнулся с Бриенной, глядящей на него в ожидании.
Так она смотрела на него с мечом в руках. Так она смотрела на него, когда он брал на руки их очередного ребенка. Когда они зачинали следующего. Когда встречала его после дневных дел за ужином. Когда он вернулся, подавив мятеж в Хайгардене. Когда-то Джейме поверил, что ее глаза говорят правду, и так оно и было. Вопреки тому, что произносили ее губы, он читал совершенно другую историю их обоих в ее глазах. Тысячи признаний. Самые нежные слова утешения и поддержки. Даже если Бриенна никогда не произнесла этого вслух.
— Тебе просто нравится со мной спорить, женщина, — прошептал он, проводя рукой по ее груди и немного щекоча ее, пока ее глаза не потемнели, и он не смог увидеть в них свое отражение.
Они сели, сбрасывая одеяло, одновременно. Взглядами договорились о том, чего хотят.
Джейме только протянул руку к ее груди, не для ласки, не ради соблазна — дотронуться до нее, вернуть себя на землю здесь и сейчас — и она запустила пальцы в его волосы.
Джейме знал, что седины там прибавилось за последние годы. Как и морщин на лице, тяжелых следов их общей жизни. Потери маленького сына еще до того, как он сделал первый вдох. Болезней детей. Тяжелых времен на грани разорения или ссылки. Битвы с врагами — живыми, ожившими или мертвыми.
Шрамы внутри и снаружи. Сотни мелких белых шрамиков на ее животе и бедрах, оставшиеся после рождения детей. Длинный порез на ее спине сзади с последней битвы, который не заживал почти полгода. Ее лицо и ужасный шрам на нем. Это все еще она.
И не было ничего, что вспоминалось бы ему теперь, но то мгновение, когда он впервые поцеловал ее — совершенно внезапно для обоих, на глазах у всех, кто мог за ними наблюдать, склонившись к ней на тренировочном дворе в Королевской Гавани, и не удержавшись, чтобы не прикоснуться губами к ее губам и успеть уловить сияние ее изумленных глаз и рдеющий румянец на щеках. Джейме сто тысяч раз целовал ее после этого, и ему казалось, не забыл ни одного из этих раз. Это все еще она.