Откуда ей известны женские уловки? Взгляды? Выражения? Не потому ли, что она все-таки женщина? Джейме подался вперед и обнял ее. Если она женщина, какая-то ее часть сама желает бежать с севера как можно дальше. И эта часть его простит. Будет благодарна. Уговорит другую — воительницу — тоже простить. И дождаться.
Решимость, с которой он намерен был идти умирать, истаяла без следа.
— Ты женился на мне, чтобы избавиться от меня?
— Для того, чтобы спасти тебя, глупая женщина, — он не дрогнул от ее напористого движения навстречу.
Потому что люблю тебя.
— Я страшила и уродина.
— Неправда, и не ты можешь об этом судить.
— Я слишком… сильная.
— И мне все завидуют из-за этого даже больше, чем тебе самой.
— Я страшная.
— Ты повторяешься. Ты не страшная. Ты красавица, — он был предельно искренен, произнося это, — глупенькая красивая женщина. Предел мечтаний любого мужчины. Ужели мне не повезло?
— Я не умею всего, что умеют другие женщины. Вышивать. Украшаться. Одеваться.
— Раздеваться ты же умеешь?
— Может быть, у меня никогда не будет детей.
Она не договорила, но в воздухе так и осталось висеть: Зачем тогда я нужна тебе? Джейме усмехнулся. Да, так говорили септы девочкам-забиякам. Тем, что хотели быть как мальчики. Тем, которым приходилось такими быть.
— Мне все равно. Я хочу, чтобы ты осталась. Я хочу, чтобы мне было к кому вернуться. Хочу, чтобы ты берегла себя, моя леди.
— Не уходи, — задрожали ее губы, глаза заполнились огромными слезами — вот же они, сапфиры, что всегда при ней. Если золото Ланнистеров и иссякнет, то это сокровище он никому не отдаст.
Его бесценные сапфиры.
…
Уезжая, он еще не знал, что ждет его впереди. Не знал, что вернется. Что вернется победителем вопреки всему, вместе с оттепелью, которая превратится после в радостную весну, а затем — в самое долгое на его памяти лето. Не знал, с каким облегчением ему спустя три месяца вернет опеку над леди Ланнистер измученный ее перепадами настроения Подрик Пейн.
Не знал, что, увидев ее широкое лицо, веснушчатое, некрасивое и такое родное и любимое, бросит все, побежит, спотыкаясь и едва не падая, навстречу.
Ступени Винтерфелльских стен прокляты им все до единой. Винтерфелльские стены тоже. Все, что их разделяет.
— Я здесь! — кричит Джейме, зная, что именно его среди всех она ищет глазами. Кашель рвет горло, он ужасно грязен, в бороде может свить гнездо речная ласточка при желании, но это не имеет значения.
…
Он не знал прежде, что способен на всё, что делает теперь. Фальшивый рыцарь в золоте и парче, он не знал, что под позолотой живет кто-то настоящий, тот, с кем ему прежде не доводилось встречаться взглядом в зеркале.
Но самое главное — Джейме Ланнистер не знал, что по-настоящему полюбит Бриенну именно тогда, в страшной снежной разлуке, когда белая занавесь метелей и холодов построит между ними преграду будто бы навсегда. Перебирая в памяти их встречи с самой первой, он влюбится в нее отчаянно, безнадежно, мучимый невозможностью вернуться назад и начать сначала.
Все и разом забыть, быть с ней, пока не поздно. Сорвать с нее одежду на первом их общем привале и научить ее восхищаться собственным телом. Обеими руками прикасаться к ее груди, обеими ладонями обхватывать крепкие плечи.
На севере, за Стеной, переоценивая собственную жизнь, Джейме Ланнистер не мог найти себя иначе, как в воспоминаниях о Бриенне с Тарта. Собственные поступки до нее казались ему сплошь безумием и бесчестьем, собственные мысли — чуждыми, внушенными, ненастоящими. Он не мог вспомнить себя. Прошлое — это Серсея и ее ложь, ее блеск и роскошь ее объятий до того, как он прозрел и увидел ее по-новому. Прошлое — Тирион, отец, даже леди-мать, но себя Джейме не находил в этих воспоминаниях. Никогда, пока не появлялась она рядом.
Вехи ускользающего прошлого, такого далекого. Глупые намеки Серсеи, терявшей в его воображении свой блеск и превращавшейся в злую ведьму из детских сказок. Игры детей, ручонки Мирцеллы, обвивающие его шею, ее легкий поцелуй в его щеку, нежный запах от ее волос. Визжание Томмена, когда он впервые купается в море. Презрительно поджатые губы отца. Вся жизнь перед глазами, прятки в лопухах в Кастерли-Рок, подглядывание за случкой лошадей, посвящение в рыцари, турниры, пиры, турниры, пиры, Винтерфелл, леди Кейтилин у постели своего сына, и вдруг, в мраке и пепле безнадежного падения — ошеломительная вспышка: Бриенна.
И все изменилось, даже если он сам этого не понял сразу.
Она где-то далеко-далеко, на юге. Пусть только будет в безопасности. Защищайте ее, одичалые, северяне, южане, все. Но не смейте смотреть на нее, она моя.
Может быть, он за нее цеплялся так отчаянно, потому что больше у Джейме не оставалось ничего и никого.
В холоде, пронизывающем до костей, вспоминалось тепло ее больших надежных рук. Как он скучал по Бриенне! По медвежьей хватке ее объятий, когда она притискивала его во сне. Особенно скучалось в метели. Мир сжимался до размеров костерка и навеса над ним, до горстки сухарей и фляги жуткого северного пойла, от которого сводило печень и щербило горло. Ничего не оставалось, как черпать силы жить в прошлом. И в этом прошлом он искал призраки смысла так отчаянно, что восьмидесяти девяти ночей категорически не хватало. И тогда Джейме придумывал им обоим истории задолго до этих ночей.
Снова и снова спасал ее от насильников, из ямы с медведем, выручал ее из всех передряг, утешал ее в ее печалях. Снова и снова был сжат в ее крепких объятиях и приникал губами к нежной коже. Ловил сладкий и немного болезненный вздох, когда она впервые была близка с ним, и Джейме узнал, какова она — как женщина, и открытие это сотрясло его суть до основания, поменяло все раз и навсегда и изменило мир вокруг. Потому что Бриенна в определенном важном смысле тоже была его первой.
Джейме помнил, как взял ее — как его трясло от страха, что любой ее вздох станет последним, и она попросту улетит с этим вздохом вместе, не успев услышать, как сильно нужна ему, и как невероятно желанна. Помнил, как прижимался к ней, голой и холодной. И как добился своего, быстро, воспользовавшись небывалым моментом ее слабости. Бесчестно, быть может, поступив с ней. В очередной раз.
Его до сих пор жгло ощущение тяжести ее головы, когда Бриенна после рыдала ему в плечо, и это было так больно, и так правильно одновременно. И Джейме радовался, что это было именно так — ни провожаний, ни свидетелей, ни долгих прелюдий. Только между ними.
Он тосковал. По каждой клеточке ее тела. По ее глубокому, тягучему голосу — небеса свидетели, такого больше не было ни у кого, и Джейме был готов душу перезаложить десять раз, чтобы услышать его снова.
Моя женщина, жди меня. Жди меня. Жди.
…
— Я здесь! — крикнул Джейме, наконец-то добираясь до нее и откашлявшись. Одышка раньше никогда не появлялась так быстро.
Бриенна ни слова не молвила, лишь продолжала во все глаза смотреть на него, тревожно и как будто не веря. Это было меньше всего похоже на встречу любящих супругов. Джейме первым решил нарушить дистанцию. Прикоснулся к ее волосам — напряжение, прошившее ее с ног до головы, ощутил сам, как свое. Осторожно оглядел шрам через щеку, проведя по нему рукой. Немного шелушилась кожа, но первые несколько лет это вполне нормально для таких ран. Как она измождена! Под яркими, как звезды, глазами залегли странные тени. Горестная морщинка между бровей стала как будто глубже. А полные губы заалели и были искусаны в кровь.