— Не надо, пусть уходит, — отвечает грустный Лев.
— Явился с этой своей бутылкой! — говорит Ляля. — Как будто мало подворотен! Лев, сколько раз я тебе говорила, отвяжись от него!
— Прет в литературу всякий плебс! — возмущается Борис.
— Я всегда знала, чувствовала, что он что-то выкинет, а Лев хочет выглядеть демократичным!
— Вообще, при желании, можно ему перекрыть кислород, — размышляет Борис.
— Не надо, он талантлив, — говорит Лев.
— Да брось ты! Из-за одного такого литература не обеднеет! Говорить с учителем так по-хамски!
— Насчет меня он прав. Он сказал то, в чем я себе не признавался…
Гости ошарашены.
Вася выходит во двор, и лучи солнца бьют ему в глаза. Он машинально ощупывает карманы, еще сам не сознавая, что ищет, заглядывает в «дипломат». Там тоже нет того, что он ищет.
Вдруг вспоминает, что оставил очки. Ему представляется: гости разошлись, и Ляля со Львом заняты уборкой. В прихожей на тумбочке Ляля обнаруживает черные очки. Она отскакивает испуганно назад, как будто увидела змею. «Лев!» — кричит она. Подавляя тошноту, она показывает кивком на очки. Лев ищет, чем бы взять их. Под его тяжелым взглядом очки крошатся, как под подошвами. Наконец, он тряпкой цепляет их и несет в вытянутой руке, как гадость какую, за дверь и выбрасывает как можно дальше. Потом идет мыть руки. Тщательно, как врач, намыливает руки, вытирает чистым белоснежным полотенцем, обнимает Лялю, и радость и блаженство охватывают их.
Вася решительно возвращается в дом. Лев и Ляля, Борис и Вика, как по команде замолчав, следят за ним. В глазах у них настороженность: от этого всего можно ожидать!
— Дядя Вася вернулся!
— Сейчас, Ксюша, сейчас. — Насупившись, Вася ходит по комнате.
— Ты ищешь что-то? — спрашивает Ксюша.
— Да, очки.
— Ты и очки носишь? — иронизирует Лев.
— Они не такие, как у вас!
Вася находит свои очки, цепляет тут же на глаза, и на ощупь открывает дверь.
Он шагает по улице дачного поселка в черных смешных очках и с плоским чемоданчиком в руке. Прекрасный воздух чист. Маленькое чистое озеро с лодочками. Вырвав из своего ежедневника листок бумаги, он пишет что-то. Возвращается к двери Лариных. Отколупывает старую кнопку на дверях и прикрепляет записку. «Лев Сидорович, извините за форму, за содержание — никогда!»
Он переходит железную дорогу. Рядом возвышаются бетонные помосты платформы. Одновременно, с обеих сторон, оглушая, обдавая его воздушным вихрем, проходят электрички. Он делает шаг к одной платформе, потом к другой — и садится в поезд.
Он сидит. Ощущение долгой-долгой езды. Потом вдруг ощущение это проходит.
КАРАВАН
По утреннему городу, шумному, людному, двигался караван. Сигналили машины, звенели колокольцы. Верблюды, навьюченные и связанные друг с другом, степенно следовали по проспекту.
На верблюде Инэр во главе каравана гордо восседал Хал-ага. Старик был неподвижен, как бронзовый идол. Лишь изредка, снимая мохнатую шапку, вытирал пот с наголо обритой головы яйцевидной формы.
За ним, через два верблюда, ехал его помощник, внук Клыч, поджарый юноша с узкой талией, решительным лицом, которому впору сидеть на резвом скакуне, а не на допотопном жвачном животном.
Аспирант Алик в кожаном пиджаке, фирменных штанах сидел будто не на горбу верблюда, а на высоком крутящемся табурете у стойки бара.
Следом за ним ехал литератор Дмитрий Логинов, серьезный бородач.
Замыкал караван странный молодой человек лет двадцати семи, одетый в белые штаны и длинную белую рубаху навыпуск. Темные длинные волосы обрамляли смуглый лоб. Определить его национальность, род занятий было бы трудно.
Люди с любопытством глазели на это необычное зрелище. Водители, высунув головы из кабин, шутили:
— Кому хорошо, так это верблюдам!
— Запчастей не требуется!
— Бензобак на горбу! Верблюд Амана гордо отвернулся.
— Здорово, а! — воскликнул Алик, обернувшись к Аману. — Вот это качка! Прекрасно себя чувствую. Слушай, может это и полезно, а? Вот тема для исследования, да?
— Езда на ишаке тоже полезна, встряхиваются потроха, массируются. Напиши и об этом! — съязвил Аман.
— А что, принимаю! Хорошая идея!
Был апрель, цветущая пора в пустыне. Холмы покрыты зеленью и усеяны красными маками. Солнце вошло в темные тучи, тучи надвинулись на караван. Кончился оазис. Началось великое безмолвие пустыни.
Стал накрапывать дождь. При спуске с очередного бархана показался ярко раскрашенный автобус «Интуриста». Двое мужчин в белых халатах и колпаках жарили шашлыки. Были расставлены складные столы и стулья. Стоял «уазик» с фургоном.
Скоро караванщикам встретилось несколько верблюдов с иностранцами. Верблюды были покрыты коврами. Туристы сверх меры галдели, смеялись, махали хлыстами. Небольшая их толпа стояла недалеко, громко говорила, щелкала фотоаппаратами, бегала вокруг седоков. Звучала рок-музыка.
Неожиданно раздался пронзительный женский крик.
Верблюд, на котором сидела интуристка, чего-то испугался. Пуская густую слюну, раскрыв пасть, с ревом крутился на месте, то поднимаясь, то приседая. Иностранка, увешанная сумками, биноклем, солнцезащитными очками, качалась, как щепка, попавшая в шторм, цеплялась за шерсть животного и колотила его кулаком.
Вдруг верблюд пустился в бег, настолько стремительный, что вой женщины тут же стал неслышным. «Уазик» помчался вдогонку и застрял где-то между барханами.
— Вас ис дас?
— Хиз эфрейд эф самсинг!
Все увидели всадника, скачущего наперерез взбесившемуся верблюду.
Догнав иностранку, бледную от испуга, Клыч поскакал рядом. Приблизившись, схватил за уздечку дромадера и попытался его остановить, но тщетно. Единственный выход — снять женщину на всем скаку, так он и сделал. Она сперва схватила парня за шею, но потом вдруг стала требовать, чтобы ее отпустили. Клыч посадил верблюда.
Подоспел «уазик». Иностранка вынула из портмоне несколько бумажек и протянула спасителю. Клыч смотрел, ничего не соображая. Тогда туристка добавила еще несколько бумажек.
— Бери, на чай дает! — сказал человек из «уазика». — Потом сдашь государству, можно мне.
Клыч вежливо отказался от вознаграждения, вернулся в караван, стал навьючивать своего верблюда.
— Молодец! — похвалил Логинов, неумело помогая ему.
— Мужик! — протянул Алик.
— Мальчишество! — заявил Аман. — Парень хотел отличиться, добиться наших похвал. Заурядный поступок, а сколько фальши вокруг! Это все перечеркивает!
Неожиданное заявление Амана удивило Логинова и Алика, они переглянулись. Клыч еще не пришел в себя и ничего не понял, сдержанно улыбался, довольный собой.
И город, и горы, и раскрашенный автобус с туристами остались позади. Накрапывал мягкий весенний дождь. Горизонт был завешан легкой дымкой дождя. Холмы и долы зеленели в нежном бархате трав. Тут и там встречались стройные акации пустыни. Над песчаной рябью барханов развевались желтые снопы селинов. Проехали мимо темного саксаулового леса, забинтованного выгоревшими тряпичными лоскутками. Головы верблюдов на гордо изогнутых шеях плыли над песками, как морские змеи. Караванщиков укачивало, тянуло ко сну. От свежего воздуха беспрестанно хотелось зевать.
Логинов дышал полной грудью, впервые за последние годы. От непривычки немели ноги. Алик сделал стойку на руках. Караванбаши неподвижно смотрел вперед. К полудню он остановил караван.
— Дедушка говорит, перекусим, отдохнем, — объяснил Клыч. — Я заполню кумганы, а вы соберите дров.
Поднимая обломок саксаула, Логинов увидел на песке белые шляпки грибов. Грибы были огромные. Аман подошел к Алику:
— Прости за иронию, забылся.
— Не понял.
— За ишака прости!
— А что, об ишаке — мысль! — засмеялся Алик. — Что там Логинов копает, не клад ли нашел, пошли посмотрим!