Этому закону подчиняется и вся литература, включая атеистическую.
Пополудни в Донском лесу, где я обнаружил совершенно новые уголки, которых прежде словно бы не было, а тут вдруг они откуда ни возьмись появились, между прочим, например, несколько запущенных и высохших прудов для разведения карпов, прямо среди леса. Понизу рос тростник, а на насыпи вокруг цвели зонтичные и до самых кустов раскинулись покрытые лиловыми цветками и красными ягодами заросли паслена. Необычное впечатление производил этот контраст между сырыми низинами с камышом и сухим сосновым бором вокруг, из которого доносился стук дятлов. Затем встретилась вырубка, поросшая нежными травами и малинником; посередине белел песчаный рубец воронки. В его глубине уже пророс тростник, а в проступившей грунтовой воде резвились лягушки.
Удивительное утешение дают такие походы, которые уводят тебя от поверхностной суеты текущих событий вглубь, в великолепие лесной чащобы с ее таинственной жизнью. Там — родина, земля, которую ничто не может разрушить. Мне снова подумалось, что образы, которые мы видим, попадаются нам не случайно; они возникают соответственно душевному настрою.
Впервые с начала оккупации я побывал в городе.(Речь идет о Ганновере.) Нигде еще ничего не строили, почти нигде не шел ремонт; единственные видимые следы какой-то деятельности я заметил на здании большой тюрьмы, что на Старо-Цельской улице. Конечно, если считать, что дома это клетки, тогда получается, что тюрьмы это дома par excellence.(Преимущественно, в истинном смысле слова (фр.))
Я сходил на свою старую квартиру, вернее, на ее развалины. На улице Зейлерштрассе, с которой связаны мои первые воспоминания, взрывали руины. В то время, когда я смотрел на нее из узеньких окошек, самолетов еще и в помине не было.
Связь со Средневековьем теперь обрублена: я имею в виду не только в смысле архитектуры, но и в смысле воспоминания о непрерывной цепи поколений, которые, сменяя друг друга, жили в фахверковых домах с готическими крышами и золотыми надписями над дверьми.
С Каленбергштрассе я кинул взгляд на мельницу Кликмюле; по обе стороны водного пространства, которое здесь разливалось вширь как озеро, вытянулся фриз из безмолвных руин. Водная гладь лежала словно зеленоватое стекло, окаймленная стрелолистом и ирисами. Среди развалин сидел рыбак и удил рыбу. Глядя на такую картину, ощущаешь наступление дикой природы и чувствуешь, как рубцуется боль. Утешительно также, что по-прежнему стоит башня обители бегинок.(Женские светские благотворительные союзы, существовавшие в Германии в XVII–XVIII вв.) Такие здания приобретают теперь еще большее значение. Они превращаются в реликвии.
Стало темнеть. В этот час развалины кажутся еще мрачнее, еще печальнее. Временами в каком-нибудь подвале или уцелевшей наподобие ласточкина гнезда мансарде зажигался огонек. Электричество почти везде отключено. Отцы погибли или еще сидят во Франции или в Сибири. Так и чувствуешь, как во тьме от голода тихо умирают дети, словно слышишь медленное падение капель. Потом вдруг попадаются сохранившиеся кварталы и виллы, где изо всех окон льется свет и даже неиспользуемые помещения ярко освещены.
Осень рукой скульптора принялась за растения, вылепливая законченную, округлую форму. После ночного дождя капли крупными бусинами и серебристыми зеркальцами лежат на листьях савойской капусты, которые похрустывают, когда их нечаянно заденешь.
Стоит показаться солнышку, как темная ящерка из Донского леса выкарабкивается из своего укрытия повыше, на развилку малюсенькой сосенки — ее излюбленное место. Там она греется, изогнув свое тельце, а хвостик свисает точно шлейф. Она не длиннее спички или аграфа, вся черно-коричневая и отливающая жемчужным блеском. Неужели это возможно, чтобы столько очарования уместилось в таком маленьком тельце?
Затяжной дождь, во время которого приехал г-н Кёпп из Гёттингена. От него узнал о капитуляции Японии, к которой ее вынудили, применив «Турмбомбу».(От Turm (нем.) — «башня», т. е. что-то вроде «башенной бомбы») Я подумал, что это был какой-то снаряд, сбрасываемый с большой высоты и вызывающий сотрясение городов.