А тем временем его северная соседка — 27-я стрелковая дивизия Александра Васильевича Павлова, обойдя врага, ждавшего ее у Караидели, форсировала Уфу возле Уразбахты и, повернув на юго-восток, устремилась к Апрелову. Таким образом, и Павлов оказался на главной своей магистрали: деревенька стояла на Бирском тракте. Отсюда 27-й надлежало спешить к селу Дуван, близ которого, по сведениям агентурной разведки, наступающих ждал потрепанный Уральский корпус.
Новый командарм Западной Сахаров метался, маневрируя резервами, пытался заткнуть многочисленные дыры обороны, чтобы погасить ход красных полков. Но как только он перебросил силы из своего центра на север, где дивизия Павлова била косыми ударами казаков, 3-я бригада Эйхе вместе с конниками Ивана Каширина осадила Аша-Балашовский завод и взяла его.
Но вернемся к 26-й дивизии, к ее основным силам. Двадцать седьмого июня, после дневки в Абдулино, шесть стрелковых полков, один за другим, вытянувшись удавом, спустились в тесное каменное ущелье Юрюзани. Они вошли в каньон молча и молча двинулись на восток, во мрак и глушь отвесных скал Урала.
С этого часа они исчезли не только для агентурной разведки врага, но и для многих своих штабов. Полки растаяли в узком каньоне, и гул движения постепенно угас, как отзвуки летней горкой грозы.
В ту самую пору, когда полки спускались в ущелье, и звучал тревожный храп коней, и ширился шум, какой издают тысячи ног, обутых в солдатские ботинки, сапоги и даже лапти, колеса пушек и телег, дыхание всего живого окрест, — в это самое время к Эйхе, стоявшему на высоком голом берегу Юрюзани, прискакали верховые, за которыми в клубах пыли остановилась тачанка без пулемета.
Один из всадников, вовсе молоденький, в выцветшей от частых стирок гимнастерке, перепоясанной военным ремнем, ловко соскочил с лошадки, приблизился к начдиву, козырнул и доложил о себе. Оказалось: в штадив прибыли проводник, посланный Тухачевским (его звали Ипат Мокеевич Пронькин), и сотрудник особого отдела армии Александр Лоза, сам этот мальчишечка.
В пароконной повозке, обкрученная суконными одеялами и подушками, находилась радиостанция, возле которой стоял возница и объяснял всем желающим его слушать, что от аппарата, чай, мало что осталось, так как ему, возчику, приказали не отставать от вершников и лететь к начдиву-26 сломя голову, дабы, упаси боже, не опоздать.
Генрих Христофорович, выслушав Лозу, велел своим людям тотчас испытать рацию в деле, а чекисту и проводнику — добираться в авангард, к Путне. Начдив также распорядился, чтобы приезжие отвели коней в резерв, а сами двигались по-пешему: так проще догнать карельцев по ущелью, забитому людьми и повозками.
Не успели Лоза и Пронькин спуститься к реке, как перед Эйхе вырос радист и доложил, что «вище головы не стрибнеш», рация блажит, и Генрих Христофорович в сердцах приказал отправить аппарат обратно, в армейский штаб.
Из короткого доклада Лозы командарм узнал немногое. Чекист явился в дивизию временно: он надеялся добраться с войсками в Златоуст, где у него есть какие-то свои дела. Что же касается проводника, то Ипат Мокеевич Пронькин был житель малой деревеньки Бердяш, прилепившейся к берегу Юрюзани близ ее впадения в Уфу. Охотник и бродяга, он не раз ходил по ущелью даже до Усть-Катава и Вязовой. Пронькин промышлял ружьем на житье, с тщанием оглядывал пещеры, которых числилось на пути двадцать пять. Он и сюда, в дивизию, явился с какими-то мешочками и веревочками для чудотворных трав и корней. Правда, на крайний случай обороны таежник прихватил ружье и картечь.
Эйхе направил Пронькина вперед не без расчета. Требовать тотчас от проводника, чтоб он осветил каньон и плато, да еще указал, сколько и где имеется белых, было бессмысленно: старик ведь прибыл с запада, а не с востока.
Наблюдая за маршем войск, Эйхе недовольно подергивал усы, хмурился, грыз трубку: достаточно одного белого аэроплана, чтобы обнаружить гигантскую колонну в тисках Юрюзани и оповестить Войцеховского о рейде.
Вскоре уже начдив забыл и о старике, и о мальчишке, и все мысли Генриха Христофоровича были там, в авангарде, где Белицкий и Путна прокладывали теперь колонные пути стрелкам, коням и артиллерии.
Они шли уже много часов, и глухое мрачное ущелье давило их так, что, казалось, трещат кости от этих объятий вражды.
Юрюзань проточила, прогрызла, проломила себе дорогу среди замшелых каменных глыб; она отказывалась идти спокойно, как это делают широкие равнинные реки, а бежала, прыгала, неслась сломя голову навстречу бойцам.