Мы старались исполнять все указания точно в отведённый срок, чтобы нам разрешили немного поспать. Но мне с Гуриком повезло меньше. Убрав взлётку, бытовую комнату и сушилку, два бойца из третьего и четвёртого взвода отправились спать. Нам с Гуриком осталась душевая и туалет. На камень-ножницы мне выпал туалет.
— Смотри, боец, когда закончишь, на долбанах должен витать лёгкий запах хлорки, немного переборщишь, станешь на кости и не поспишь, — пригрозил мне Цыба.
Я взял ёрш и принялся вычищать грязные, обоссанные òчки. Где-то в середине процесса, ко мне заглянул дневальный из первой роты. Взгляд его был туманен и отрешён, казалось, он потерял рассудок и говорил долгими, затяжными речами.
— К этому дело нужно подходить неприхотливо и забыть на все прежние предрассудки. Ёрш в твоих руках станет инструментом для тонкой работы, — отливая в ещё необработанную мною парашу, пояснял он.
Его гнусавый голос раздражал. Я четверть часа горбатился над долбаными, очищая их от остатков фекалий, и никак не мог привести всё в надлежащий порядок.
— Так покажи как надо? — с ухмылкой вопросил я.
Взгляд его преисполнился гордостью, как будто ему предложили сделать что-то важное и ответственное. Он выхватил ёрш из моей руки и стал резкими движениями елозить им по очку. Я был удивлён его быстротой и сноровкой.
— Всё дело в практике и в хороших учителях, — заключил он.
Вынося с Гуриком в четыре утра бочок мусора на свалку, что своего рода олицетворяло окончание работ, за нами на улицу увязался этот странный дневальный. Он разрешил нам перекурить и всё расспрашивал, откуда мы и как там сейчас на гражданке. В свою очередь нас интересовал вопрос о жизни в роте.
— Будут пропизживать, — просто сказал он. — Мне вот «дед» полгода в голову стучал.
Мы с Гуриком взволнованно переглянулись и отправились обратно в роту на два часа заслуженного сна.
В шесть утра нас разбудили дневальные, и до десяти утра мы поочерёдно сменяли друг друга на тумбе.
Ноги дрожали от усталости, глаза слипались, а до подушки оставалось ещё долгих двенадцать часов.
***
С начала новой недели, в перерывах между подготовкой к присяге, зубрёжкой статей, и отбиваниями деревянными плашками уголков кроватей, к нам в роту стали захаживать офицеры из всевозможных подразделений.
Нас по одному вызывали во взводную комнату и вели долгие беседы и расспросы.
Меня вызвали одним из первых.
— Проходи, присаживайся, — сказал мне темноволосый капитан, когда я переступил порог помещения.
— Сержантом хочешь быть? — перелистывая моё личное дело, сразу спросил он.
— Так точно, хочу! — ответил я.
— Ну, вот и отлично!
— Разрешите спросить, — поинтересовался я у капитана. — А сержантом, имеется ввиду, в роте охраны?
Капитан заулыбался.
— Да нет, у меня в «автобате». Служба не пыльная, я вижу, ты грамотный, с высшим образование, учитель к тому же, будешь бойцов в столовую водить, производить построения и прочие мелкие дела по роте, а в свободное время книжки свои почитывать.
Предложение было право заманчивым. Ещё до отправления в войска, я заготовил для себя список литературы, которую обязался прочесть за предстоящий год. Но именно в тот момент я сделал, пожалуй, свою самую роковую ошибку, поддавшись россказням сержантов о сладкой караульной жизни и возможности часто видеть город, к которому я ранее испытывал определённую неприязнь. Здесь, в этих «совковых» стенах, куда, казалось, не проникал свет цивилизации, я скучал по его движению и шуму, как по девичьему передку.
— Товарищ капитан, я хотел бы попасть в роту охраны, — с некоей гордостью произнёс я.
— Ну, смотри, я два раза не предлагаю, — с насмешкой сказал капитан. — Потом пожалеешь.
— Разрешите идти?!
— Давай.
Как позже оказалось, на моё место взяли меланхоличного Сиченкова и на дембель он ушёл старшиной, и я часто видел его ещё по-первому, вольготно прохлаждавшегося в курилке.
***
Больше всего по нраву мне были информационные часы проходившие в части по субботам, когда все подразделения собирались в актовом зале базы охраны и заурядные лейтёхи, и капитаны с майорами вещали нам с трибун о политической и военной обстановке в стране и за рубежом.