Такие откровения сгущали краски, понятия смешили, а сама ситуация рождала в мыслях протест и негодование.
— Марик?
— Я! — быстро вскочил коренастый парнишка.
— Откуда сам?
— Из Гродно.
— О, земеля! Ты с какого района?
— Фолюша.
— А Ножика знаешь?
— Нет, не слыхал…
— Садись. Иванов?
— Я, — встал невысокий смуглый парень.
— Город?
— Гродно.
— Что-то в этом году много гродненских, — обратился Шмель к Кесарчуку. — Чем на граждане занимался?
— Работал на шиномонтаже.
— Баб много отодрал перед армейкой?
— Ну так, — почесал затылок Иванов.
— А я троих сделал в отпуске, прикинь — двух за ночь и одной на клык накидал, — сказал всё тому же Кесарчуку гоповидный Шмель.
— Ка-ко, ку-ка, что? — недовольно произнёс сержант.
— Какадреко, это я, — встал розовощёкий паренёк.
— Буду звать тебя Какодридзе, сука ну и фамилия.
— Почему Какодридзе? — возмутился «поросёнок».
— Потому что фамилия грузинская! Ебало закрыл и сел на место.
Какадреко расстроенно присел.
— Ванный?
— Я, — встал здоровяк.
— Откуда?
— Гомель.
— Оно и видно, Чернобыль прошёлся, восемнадцать лет, а выглядит на тридцать.
— Не смешно, товарищ сержант.
— Слышь, «слон», тебе говорили, что лучше не рамсить? — тут же встрял Кесарчук.
— Да ладно, Серёга, пусть пыжит, один косяк и всем взводом не покурят, посмотрим, как потом заговорит.
— Я не курю, — безразлично сказал Ванный.
— Оно и лучше, — разулыбался Кесарчук, — пацаны, скажите спасибо Ванному, из-за него вы сегодня не курите.
Ванный сел, а со всех сторон послышалось недовольное причитание:
— Спасибо тебе, Вова…
— Шкондиков?
— Я! — вскочил юркий паренёк.
— Смотри, Серёга, пол года служит, во подфартило! Кафедра военная. Так «слоном» и уйдёт. От куда такие кадры?
— Берёза.
— Нехайчик?
— Я! — по стойке смирно встал мальчуган лицом похожий на мышь.
— Откуда?
— Могилев.
— Сиченков?
— Я, — встал болезненно бледный парень.
— Откуда?
— Брест.
— О, Серый, твои края.
— А ты, случайно, не из 31 школы? — спросил у Сиченкова Кесарчук.
— Да, оттуда.
— Я помню тебя, ты в старших классах учился.
— Может быть.
— Вот подсосало пацану, — заржал Шмель, — ща тебя младшой здесь погоняет, но это ничего, в армии возраст ни о чём не говорит, главное — период службы.
Шмель назвал мою фамилию, и я не спеша поднялся.
— Ещё один «годзилла»!
— А почему «годзилла»? — спросил я.
— Потому что год служишь, а все нормальные пацаны полтора жмут.
— Ну, кто на что учился.
— Умный я смотрю, учитель истории, пацанам в школе небось двойки ставил, да?
— Не, я нормальный был.
— Ну, живи пока.
— Дудалевич?
— Я! — вскочил мой сосед.
— Чё с лицом?
— От природы такое, — растерялся тот.
— Деревянное, — тупо заржал Шмель и мне уже захотелось его вырубить.
— Гузаревич?
— Я!
— Глянь ка, однофамилец сержанта нашего Гузаревича из третьей роты?
— Это мой племянник, — сказал парень моего возраста.
— Нормально, племяш будет дядю на кости ставить, вот я и говорю, справедливости в армии не ждите, тут совершенно другие законы.
— Тряпичный?
— Я, — встал паренёк с круглыми глазами.
— А ты чё такой довольный, курил на гражданке?
— Нет.
— Ну, так убери эту тупую ухмылку, а то я думаю ты с меня стебёшься!
Тряпичный нахмурился и сел.
— Мукамолов?
— Я, — поднялся мальчик лет пятнадцати.
— Тебе сколько лет, малая?
— Восемнадцать.
— Сразу после школы забрали?
— Нет, я с девятого класса работать пошёл.
— Будешь Мукой. Гурский?
— Я! — встал высокий детина с женственным лицом.
— О, по тебе сразу видно, что сварщик, — сказал Шмель. — Какую хабзу заканчивал?
— Вторую могилёвскую, по классу сварки.
— Рыбак рыбака, видит из далека. Я как дембельнусь, на стройку варить пойду, там сча зэпэха что надо… Так, кто дальше, Селюк?
— Я! — подпрыгнул тёмно-волосый коротышка.
— Откуда?
— Брест.
— Шманай?
— Я, — встал ничем не примечательный паренёк с прыщавым лицом.
— Дай ка угадаю — Гродно?!