Мы потому так долго говорили о политике «великого курфюрста», что при нем наметились основные принципы почти всей будущей политики Гогенцоллернов. В оценке прусских историков курфюрст Фридрих Вильгельм потому и получил название «великого», что предвосхитил многие из идей своих наиболее блестящих преемников и заложил первые камни будущего прусского могущества. Такой дальновидностью не может похвастаться его сын и преемник курфюрст Фридрих III (1688–1713 гг.), который после приобретения в 1701 г. королевского титула стал именоваться королем Фридрихом I. Среди бережливых, расчетливых и практичных государей XVII и XVIII веков он представляет собою несколько необычное явление — это маленький «Людовик XIV на прусском престоле; его любовь к внешнему блеску, его погоня за титулами, его пристрастие к этикету и его бесконечные траты на двор и на костюмы заслужили презрительный отзыв его внука, Фридриха II, что он «велик в мелочах и ничтожен в серьезных делах». Ограниченный от природы, он все свои силы, а также и средства государства тратил на то, чтобы двор по роскоши и помпезности не уступал другим европейским дворам, а его личная титулатура была бы не менее импозантна, чем титулатура самого французского короля. Уже шестнадцати лет от роду он добивается ордена Подвязки; возмужав, он всеми силами стремится к тому, чтобы Людовик XIV именовал его братом, а испанский король — светлостью; но более всего он, конечно, ценит королевский титул и не жалеет денег на то, чтобы получить его от германского императора. Он дает Леопольду новые субсидии, уступает даже в его пользу небольшой округ (Швибусский) в своих владениях, льстит императору и интригует при его дворе через своих министров. В конце концов он добивается своего и становится королем, и притом не бранденбургским, к чему склонялся император, а прусским. Дело в том, что Бранденбург входил в состав Германской империи, и потому король браденбургский оставался бы вассалом императора, между тем как Прусское герцогство было совершенно независимо от империи. В восторге от согласия императора на новый титул, он на 30 000 переменных лошадях отправляете# со своим двором в Кенигсберг и там коронуется с таким блеском, которому мог бы позавидовать сам Людовик XIV; один его коронационный костюм, украшенный золотом и драгоценными камнями, и пурпурная мантия с пуговицами из бриллиантов стоили по тогдашним временам бешеных денег, а вся коронация обошлась в 6 миллионов талеров. Однако вся эта несколько смешная бутафория и погоня за титулами имела свой смысл: королевское звание подняло международный престиж Пруссии, и теперь уже никто не осмелился бы посмотреть на нее, как на маленькое, лишенное политического веса княжество. Титул короля был вполне естественным преддверием к позднейшим притязаниям Гогенцоллернов на гегемонию в Германии; но даром австрийские министры упорно убеждали императора не удовлетворять желания прусского курфюрста и предупреждали его, что королевское звание прусского государя может с течением времени подвергнуть «знаменитую австрийскую династию опасности утратить с течением времени свое имперское могущество или вследствие соперничества гогенцоллернской династии, или по причине раздробления империи». И в глазах прусских подданных королевское звание Фридриха, конечно, подняло вес его монархической власти, и он мог смелее вмешиваться во внутреннюю жизнь страны, чем это делали его предшественники.
Все-таки царствование Фридриха I не отмечено ничем крупным ни во внутренней жизни Пруссии, ни во внешней политике, хотя при нем и произошло незначительное расширение Пруссии (приобретение Невшателя и некоторых вестфальских владений). Гораздо значительнее было царствование его сына Фридриха Вильгельма I. По своей натуре он, казалось, был рожден, чтобы царствовать на прусском престоле XVIII в. Культ военного дела, бюрократические симпатии и финансовое скопидомство при нем не только становятся основными принципами политики, но и возводятся в законы, облекаются в форму кратких и решительных афоризмов, сказанных по поводу того или другого частного случая. Он был одновременно и хорошим фронтовым солдатом, и исправным педантом-чиновником, и бережливым до скаредности хозяином. Невыносимо грубый в обращении с окружающими, он выше всего в мире ценил покорность и послушание. Слова «Affront leide ich hicht» («я не терплю сопротивления») были его любимым выражением. Когда однажды его вербовщики без всяких законных основании забрали одного из студентов богословского факультета в Галле в солдаты и факультет выступил с протестом против этого, он ответил знаменитым афоризмом: «не рассуждать» («nicht resonieren»). Конечно, такой король не мог допускать никакого самостоятельного образа действий от штатов и сословий. В своем политическом завещании, в котором он кратко характеризовал для своего наследника дворянство отдельных провинций, он советует ему обратить особенное внимание на восточно-прусских юнкеров. При этом он записал: «Я разрушаю авторитет юнкеров и утверждаю мой суверенитет, как бронзовую скалу». Он не стеснялся в выражениях в адрес дворянства и других областей: «Что касается Клеве и графства Марк, — пишет он в завещании, — то дворяне там — тупые быки, но они коварны, как черт». Он подробно перечисляет для своего наследника те из дворянских фамилий, которые кажутся ему особенно опасными; для современного читателя может показаться несколько странным, что в этом перечне наряду с фамилиями Шуленбургов, Альвенслебенов, Дона и Финков встречается и фамилия Бисмарков. О своем королевском сане он был необычайно высокого мнения, но относился с большим пренебрежением к этикету и при дворе завел такую скудную обстановку, что даже мелкие немецкие князья не могли бы ему позавидовать. Он не прочь был иногда сослаться и на божественное происхождение своей власти, но практический смысл всегда отклонял его от мистических характеристик королевского достоинства и он предпочитал более конкретные, хотя и грубоватые сравнения: «Я тверд, как булыжник на улице». Он говорил: «Я должен быть еще более твердым, потому что мои предки сделали народ праздным и ленивым». В его практичной душе, конечно, не могло быть места ни для каких других ценностей, кроме его трех кумиров: войска, чиновничества и хорошей казны; даже о Лейбнице он отзывался с нескрываемым презрением и называл его «никуда не годным человеком, который не способен даже стоять на часах». Его собственная дочь писала о нем: «Этот человек считал грехом все удовольствия, даже музыку и охоту; он приказывал говорить только о слове Божием и запрещал всякие посторонние разговоры за столом. Но говорил лишь он один, а все остальные должны были слушать его, словно он был оракул». При всем том он был человек очень работоспособный и любил теоретизировать насчет обязанностей государей. «Господь, — говорил он, — создал царей не для того, чтобы они проводили время в наслаждениях, а для того, чтобы они управляли своей землей». Но, даже самое его пристрастие к труду ложилось невыносимым гнетом не только на его подчиненных, но и на всю страну. От своих чиновников он требовал непосильной работы и за малейшую провинность налагал крупные штрафы. Даже министры за пропуск лишь одного заседания лишались шестимесячного содержания. «Мы платим им, — говорил король о своих чиновниках, — за то, чтобы они работали». Вся энергия королевской бюрократии направлялась, главным образом, на одну цель — лучший сбор налогов, наиболее удобные способы использования платежных сил страны. Само название нового центрального учреждения, созданного королем, указывает на эту по преимуществу фискальную цель всей королевской администрации; оно называлось «генеральным верховным управлением финансов, войны и уделов (доменов)». Это «генеральное управление» образовалось из слияния «военных комиссариатов», ведавших вербовкой солдат, содержанием войска и изысканием средств для его содержания, с «палатами доменов», ведавшими доходами от собственных королевских имений; «военные комиссариаты» заведовали сбором и акциза в городах, и прямого налога в деревнях (называвшегося контрибуцией), и потому в руках нового центрального органа, собиравшегося под председательством самого короля, сосредоточены были все финансовые средства страны. Сбор налогов пошел теперь гораздо энергичнее, были заново переписаны все крестьянские дворы, избежавшие по разным причинам прежних переписей, увеличены косвенные налоги, и королевская казна значительно пополнилась.