Церковь деревянная, почерневшая, убранная зеленым мхом, с тремя конусообразными куполами, уныло стояла почти на краю села. Разухабистая дорога огибала ее и врезалась в скопление одноэтажных домиков, окруженных заборами и обильной зеленью.
– Это село или деревня? – вяло спросил с заднего сидения Донцов.
– А какая разница, – отозвался Фомин, выворачивая руль. Машина медленно перевалилась из одной колеи в другую. В том, что есть церковь, подумала Катя.
В открытое окно залетала пыль сухой дороги, жара и тяжело гудящие слепни. Слепни настойчиво стучались о лобовое.
Машина на колеях потеряла ход и поехал вровень с женщиной, идущей по обочине. Женщина бросила косой, настороженный взгляд в их сторону. Заметив Катю, она быстро отвернулась и вскинула на плечах старый выцветший рюкзак. В руках у нее пузырились полиэтиленовые пакеты. По виду тяжелые. Шея и руки были черные, закопченные. Ходко шла. С привычкой.
– Простите, а на Рябиновую как попасть? – спросила Катя, высунувшись из открытого окна.
Женщина снова зыркнула на Катю, оглядела с сомнением ее голые руки и плечи, и дернула головой в сторону одноэтажных домиков как бы одновременно показывая, что Рябиновая где-то там и игнорируя Катин вопрос.
– Давайте мы вас подбросим, а то смотрите какая после нас пыль поднялась? – вежливо предложила Катя.
Донцов с заднего сидения отчетливо цыкнул. А Фомин ничего, тут же остановился. Женщина полезла на заднее сидение, не снимая рюкзака и не выпуская пакеты из рук.
– Так вы снимайте рюкзак-то, – жалобно сказал прижатый Донцов.
– Я потом не одену, – впервые открыла рот женщина. Вместе с ней в машину вошел тяжелый дух разгоряченного тела, свежего пота и железной дороги.
– А что это у вас церковь такая старая, заброшенная, сейчас вроде восстанавливают все, – спросила Катя оглядываясь назад.
– Так, то не церква, – охотно отозвалась женщина и приветливо улыбнулась Кате. Катю всегда поражал этот неожиданный переход у некоторых людей, когда колючая настороженность быстро сменяется округлой мягкостью. – То киношники кино снимали. А церква нам не положена, сами в Малиново ездим.
Поле закончилось, дорога выправилась, пропали ямы и колдобины. Вдоль проезжей строго стояли столбы с прикрученными бетонными блоками, а по столбам провода. Дальше метров на пять травяные полянки, а потом уже заборчики, заборы, ограды, ворота крашенные и покосившиеся, приземистые домишки и домищи со множеством окошечек, наличников, занавесочек. А кое-где свеженькие краснокирпичные кубы с аляповатым пластиком окон. Мелькнет глянцевый бок надежно осевшей в лохматых кустах машины. Тут и там щедро прут из земли лопухи и прочая зелень.
– Погоди-ка, погоди, здесь вот стой, а вон то Рябиновая, – женщина махнула влево, куда с пригорка катилась короткая улица, упирающаяся в ельник. – Вам там к кому?
– Не знаем, в девятый дом, – Катя заглянула в бумажку.
Женщина открывшая уже дверь и занесшая со вздохом ногу чтобы ступить на землю на какое-то время оцепенела. Так и зависла – одна половина с тяжелым рюкзаком в полумраке машины, вторая на ярком солнечной свету с вытянутой ногой. На мгновение. На какое-то долгое мгновение, как отметила Катя, за это время Донцов успел пять раз тяжело вздохнуть, Фомин сжать губы в тонкую раздраженную полоску, а слепень до того с тупой настойчивостью долбившийся в лобовое, вылететь из салона через открытое окно.
Женщина выбралась из машины. Привычным движением тела подбросила на плечах рюкзак, чтобы лег как надо и пошла себе ничего не сказав. Катя крикнула ей «Спасибо!». Женщина вздрогнула, так и не обернулась, а только мелко перекрестилась, судя по движению руки.
Машина ухнула с пригорка вниз.
***
– А здесь у меня кроли живут.
От мелкоячеистой решетки ощутимо пахнуло.
– Кто? – брезгливо наморщил нос Донцов.
– Кролики, – хозяйка отвернулась от низких клеток и поковыляла по дорожке из потрескавшихся керамических плиток, зажатой между обильно растущей крапивой, одуванчиками, лопухами и прочей травой. Юбка, платок, коричневая кофта на пуговицах. Ногами в большемерных галошах шаркает. Ногти черные.
– А тут по забору малина, тут смородина. Красная. Черная. Крыжовник, – Хозяйка ежесекундно останавливалась и махала неопределенно рукой на какой-нибудь зеленый куст. Донцов закатывал глаза и бил ногами, как конь на привязи. Фомин молча смотрел по сторонам со скучающим видом. Кате приходилось отдуваться за троих. Кивать, согласно и заинтересованно угукать и иногда переспрашивать, не потому что не поняла, а чтобы показать заинтересованность и участие.
От многочисленных неухоженных кустов тянуло сыростью. Никаких ягод видно не было, укрывшись за листами в глубине веток кучковалась паутина и мрак. Участок широкий и заросший, щетинистый как алкаш кончался сереньким дохлым заборчиком из пересохших неравномерных дощечек. За заборчиком сразу вставал черный лес. Нависал тяжелой стеной. Плотный и чужой.