– Квантово-историческая флуктуация? – переспросил незнакомец с бандитской рожей и уточнил. – Более сильная, чем Октябрьский переворот?
– Более, – ответил Шломо Евсеич. – Возможно, что и восстановление Царства Израиля, земного, разумеется, не за горами. Но и это, согласитесь, уже кое-что для народа, одноименный вопрос о котором стараются вот уже две тысячи лет так или иначе окончательно решить. У христианства и мусульманства, как вы заметили, не получилось, да и не могло получиться. По сути, они саботировали его окончательное решение. Думаете, это оставалось незамеченным?
– Думаю, что не оставалось, – отозвался обладатель бандитской рожи.
– Так вот, Аркаша, старичок твой – маг, причем далеко не последней из степеней посвящения.
– Но это же ненаучно! – разведя руками, воскликнул Аркадий, и его здоровый глаз вновь засиял живым интересом к познанию. – И разве маги против евреев?
Шломо Евсеич ответил не сразу. Видно было, что он и не хочет отвечать, потому что ответ не радует его самого. Но все же произнес, хотя и нечто уклончивое:
– Смотря, какие. Но многие таки против. А чего ты от них хочешь, если наш Бог без энтузиазма относится к источнику их силы.
– Их силы? Разве не в знании сила? – совсем растерялся Аркадий.
– Еще как в знании, – не стал спорить Шломо Евсеич и почему-то укоризненно посмотрел на незнакомца. И тот даже как будто завиноватился. Но только слегка.
– Где сейчас Ленин? – совершенно неожиданно для Аркадия спросил Шломо Евсеич.
– П-п-причем тут Ленин? – сам не поняв, чего испугался, спросил Аркадий.
– Этот человек приворожил Россию, дал ей невиданную силу, – невозмутимо продолжал Шломо Евсеич, – и ты спрашиваешь, причем тут он? Так, где он сейчас?
– В мавзолее лежит.
– Как ты думаешь, он живой?
– Ленин всегда живой, – испытав странное чувство, словно это и не он сам произнес, ответил Аркадий.
– Так вот, Аркаша, Владимир Ильич Ленин, чтоб ты знал, завещал не обижать евреев.
– Он вообще завещал не обижать угнетенных, – снова обрел себя Аркадий.
– Ты считаешь евреев угнетенными?
– Но мы же видим, – оглядев дом своего детства, с которого история человечества так безжалостно и красноречиво содрала шкуру, ответил Аркадий.
Шломо Евсеич надолго замолчал и, наконец, произнес:
– Если считать их людьми, то евреи не люди.
И Аркадий понял, что Шломо Евсеич ушел от ответа. Нелюдью фашистов называли и советские газеты. А вот незнакомец бандитского вида и, по-видимому, с интеллигентной душой как будто нашел в ответе то, что искал.
– Спасибо за консультацию, Шломо Евесич, – сказал он. – Ну, не будем вам больше мешать.
Проходя мимо согбенной на своем раскладном стульчике старушки, приостановился напротив нее и произнес:
– Прощайте, Евгения Моисеевна, не поминайте лихом.
– Евгения Моисеевна, – захотел произнести слова прощания и Аркадий, но незнакомец подтолкнул его к выходу, не дав еще раз потревожить старушку.
20.
Через пару дней, когда Шломо Евсеича, подруги его жизни и их младшей дочери со всеми тремя ее детьми уже не было в живых, Южную Пальмиру потряс доселе неслыханный ею взрыв, хотя история больших и малых взрывов в ней была не такой уж и бедной. Кто тут только кого и за чтопорой не взрывал удачно или не очень. В данном случае взлетело на воздух бывшее здание НКВД, а ныне здание румынской комендатуры на улице Классиков Марксизма-ленинизма, бывшей Аразлиевской.
Дом этот был лучшим из жилых в дореволюционной Южной Пальмире. Его возвели незадолго до начала Первой мировой войны напротив главного городского парка, названного именем одного из императоров, и парк этот отделял городской квартал от морского побережья. Где еще прикажете поселиться миллионщику, как не здесь? При доме была своя конюшня и, что вообще поражало воображение горожан, свой гараж. А во дворе дома располагался летне-зимний сад такого уровня, что августейшие особы Европы придумывали предлоги, чтобы побывать в нем.
Хозяйкой это чуда архитектуры была баронесса Луиза фон Гойнинген-Гюне, которая вряд ли догадывалась, что ее дом стал зримой вершиной столетнего периода процветания и стремительного развития Южной Пальмиры, которая всего за один век из поселения в отдаленном краю империи превратилась в третий по величине ее город.
Через каких-то четыре года после окончания строительства этого дома в Южной Пальмире, сначала едва заметно, а потом с нарастающей очевидностью, стала править свой зловещий маскарад так же оказавшаяся столетней эпоха деградации и нескончаемых бед. Здание действительно родилось словно для того, чтобы стать символом. Вот только символом чего? Ответ на этот вопрос могла дать только дальнейшая история города.