У меня же еще другое беспокойство, — не дождался конца его речи Баранов. — По этим чертовым путям, по рельсам, теперь какая только шпана не поедет! Убийцы, мазурики, побирашки, а что хуже всего — нигилисты, революционеры. Ты посмотри, что в России уже творится!" У нас было только раз — листовку на забор прилепили. И ничего еще особенного в той листовке не было. А в Питере, рассказывают, по заводам какие прокламации разбрасывают! Каких в них мерзостей там не нагорожено! А главное — в конце все время пишут вот этакими буквами: «Самодержавие долой!» Долой! Ты понимаешь: долой! Вот она, мастеровщина!..
Ссылать надо больше. В руду их. К тачкам. Смертью казнить, — шмыгнул носом Федоров и полез в карман за платком.
Либеральничают с ними, — в тон ему фыркнул Баранов. — Мода пошла: все гуманные идеи проводят.
А кому это нужно? Тут надо не то, надо кнут и железные цепи. Запугать, запугать надо. Лаской здесь не возьмешь: они ласку за трусость, за слабость считают.
Ласки, положим, особой не заметно, — усмехнулся Иван Максимович.
Раз подряд не казним, значит, милуем. Середины в таких" делах не бывает. Верно я говорю, Лука?
Уклонюсь отвечать, — шумно вздохнул Федоров.—
Все ваши разговоры сбоку прошли. Ранее об этих вещах не говорили. Знали свое: торговые дела.
Такое время настало, Лука, — разъяснил Иван Максимович, — кто не поймет, тот и бит будет.
Господи!
Ты вот говоришь, железная дорога тебе не помешала?
Вроде нет, — неуверенно ответил Федоров и оглянулся назад. — А господь ее знает, теперь кругом подвохи.
Так будь покоен, дойдет и до тебя очередь.
Вот-вот, сперва разоришься, в трубу дымом вылетишь, а там, гляди, и кишки мастеровщина выпустит, — полоснул его пальцем по животу Баранов.
Что же мне делать? — в страхе зашептал Федоров. — Запугали вы меня до смерти, право, запугали.
Сопротивляться надо, Лука, вот что, — наставительно произнес Баранов.
Да кому же сопротивляться, Роман Захарович?
Всему новому.
Новым людям в особенности, — добавил Василев. — А ты что делаешь?
— А что? Ничего я не делаю.
Что? На Бирюсу изыскательская партия идет. Кто ей обоз, снасти снаряжает? Ты, Лука. Ты. А зачем? Думаешь заработать? Рубишь сук, Лука, на котором сидишь. Кто бирюсинскими рудами заинтересован? Я. Так если ты мне ногу подставишь, думаешь, я тебе спущу?
Господи, какую ногу? — растерялся Лука. — Нет никакой ноги. Ну я не дам коней — даст другой.
А если и другой не даст? И все так?
Да где ж среди нашего брата это видано? Слава богу, мы не голытьба какая, каждый сам за себя постоит.
Ну, а кто не устоит, того съедят. Ты это тоже запомни, Лука.
— Иван Максимович, — окончательно заробев, развел руками Федоров, — страсти одни только и слышу от вас сегодня. Скажите мне, ради господа: я-то здесь при чем? Хотя бы и с вашими бирюсинскими рудами. Сами говорите — на слюде обожглись, а уже опять про руды думаете. В одни руки целый свет вам все равно не забрать. Вот крест святой, не дам я лошадей, в убытке останусь, а все равно пойдет на Бирюсу партия.
Пойдет не пойдет, а у меня мужики по тайге уже ходят. Найдут — там будет видно, стану я ее разрабатывать или нет. А остолбить остолблю. Не за кем другим, а за мной руда закрепится. На будущее. Понял?
Что же тебе еще хочется?
Тянуть надо, Лука, тянуть. Время выигрывать.
Эк ты! Иван Максимович! Так бы и раньше сказал. Просто. Сборы задержать? Да господи! Пожалуйста! Ну на сколько оттянуть? На неделю? На две?
И не только это. Есть и другое дело. Слыхать, в наш уезд тысяч пять переселенцев прибывает. Верно это, Роман Захарович? Вам лучше знать.
Верно, — подтвердил Баранов. — Из Псковской, из Смоленской губернии едут. Там нынче опять голод, страшное дело.
Вот видишь. Надо и здесь подготовиться. Земли им казенные нарезаны…
К слову сказать, самая дрянь: болота, листвяки да низины супесные, — перебил Баранов.
…и надо сделать так, чтобы им развернуться негде было. Пусть на земле сидят, едят ее да пни выдергивают на доброе здоровье. А с земли их никуда пускать нельзя. Ни в торговлю, ни в промыслы. Понял?
Чего не понять? Знаю. Этот народ самый вредный, на все дошлый. Ему попробуй дай ходу — сам жизни будешь не рад. Только надо будет, Иван Максимович, и с другими потолковать. Один в поле не воин.