Кэйзер думал, вспоминал и предвкушал.
Когда задребезжал пол, а шаги заработавших големов окрасили зал оттенками звуков, мэр убрал руки от лица, открыл глаза, проморгался, привстал и посмотрел на статую голема Анимуса за своей спиной.
Кэйзер вытянул руку и положил ее на грудь голему, в место, залатанное грубой металлической заплаткой и воском. Как раз там, где у человека обычно находится сердце. Мэру ничего даже не нужно было думать и говорить – только коснуться.
Свет понесся далеко и в то же время стал ближе, двигался назад и одновременно вперед, разматывался с катушки времени желто-белыми нитями и утягивал за собой звуки, цвета, смыслы, ощущения, замещая их призрачными воспоминаниями – коснешься их, и они распадутся на куски, да и от тех не останется ни следа, они мгновенно растворятся в ничего, которое слишком быстро обратится суровым настоящим.
В этом измененном свете, рябя и мерцая, является узкий зал, полный людей. Слезы их, черные от оборотного света, падают на каменный пол. Тут стоит и юный Кэйзер – тогда еще позволяющий себе плакать. Все толпятся у каменного гроба, где лежит Анимус – его длинная седая борода словно бы источает белоснежное сияние.
Кэйзер наклоняется к дедушке.
– Зачем, – шепчет он сквозь слезы. Звук дымкой зависает в воздухе. – Зачем…
Анимус долго думал, как запустить первого голема, это Алхимическое Чудо, и не придумал ничего лучше, как сделать это ценой собственной жизни. Не сказав ничего Кэйзеру, одним вечером он ушел и не вернулся – зато в тот же вечер заработал первый голем, глиняный гигант зашевелился, но остановился через пару мгновений. И только тогда Кэйзер узнал, что дед попросил старых друзей вырезать его собственное сердце и поместить внутрь Алхимического Чуда – другого варианта работы голема он не видел.
А теперь он лежит здесь, бледный, мертвый, но почему-то счастливый, с довольной и лукавой улыбкой на губах. Они плачут – а он улыбается.
Свет резко дергается – и картинка осыпается черным песком, но тут же сменяется другой, и второй, и третей – не одним событий, их вереницей, которые остаются в голове единым потоком воспоминаний.
После тех похорон Кэйзер решает, что просто обязан доработать голема, трудиться, не покладая рук – все-таки заменяет пресловутое сердце рубином, и Алхимическое Чудо разлетается по всем семи городам, технология работает.
И почему-то все говорят, какой внук Анимуса молодец – совсем забывая, что он – просто Кэйзер. Юноше не жалко, ведь изобретение правда принадлежит его деду, но холодное сомнение, смутное ощущение не покидает головы…
Уже став мэром, он продолжает придумывать, делать чертежи, всегда смотрит на небо – хочет дотронуться его, коснуться, будто бы это хотя бы на миг поможет услышать мелодию голоса дедушки Анимуса, всегда такую небесную, не от мира сего… Но почему-то Кэйзер все равно почти не слышит своего имени: только разговоры о внуке Анимуса, создателя голема, первого Алхимического Чуда…
Когда терпение достигает предела, Кэйзер не помнит. Мэр решает скинуть с себя это бремя, стать самим собой, избавиться от тени дедушки: до этого ничего, никакое изобретение и решение, не помогало, поэтому теперь он видит лишь один способ…
… и берется за вымирающих грифонов, не замечая ни средств, ни потерь – ему нужны их скелеты. Но все проваливается, не клеится, Кэйзер лишается руки. Тогда мэр придумывает первый в семи городах механический протез, заменяет им конечность, теперь приходится бесконечно пить рубиновые настойки… Опять разговоры о гениальности внука Анимуса, только и всего, и ничего о нем самом, о Кэйзере…
Но в этом протезе и старом кладбище, окутанном суевериями, мэр Хмельхольма видит возможности, ведущие к единственному решению, громогласному удару гонга на все семь городов – к войне.
Свет рассеивается, возвращается в привычное состояние, уносит за собой картинки, вновь открывая вид на мир не с черного хода реальности, а через главную дверь, чтобы оказаться здесь и сейчас…
Кэйзер не убрал руку с груди первого голема. Земля под ногами дрожала. Мэр шептал – почти как тогда, над телом мертвеца:
– Почему, дедушка… – он со скрежетом сжал механическую руку.
Замолчав, Кэйзер добавил, смотря прямо в пустые глазницы голема Анимуса:
– Почему все еще только твоя тень?
Глава 7. Имя войны
Так пусть звучит набат войны,