Назавтра в четырнадцать часов по московскому времени они взлетели, и самолет взял курс на далекий и таинственный континент Австралию.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Самолет нашего российского Аэрофлота, еще не полностью разрушенного улыбчивым маршалом–мутантом Шапошниковым, в десятом часу утра по местному австралийскому времени приземлился на полосе Мельбурнского аэропорта. Отсюда российские гости в тот же день и уже на небольшом самолете австралийской национальной авиакампании прошли очередное плечо своего маршрута и ступили на прибрежную землю крайнего юго–запада континента в пригороде портового города Перта. И сразу же для наших путников открылись необычные, можно даже сказать, необыкновенные впечатления. Самолет еще катился по бетонному полю, а Саша и Нина Ивановна, сидевшие у окна, были поражены безлюдьем и отсутствием всякого рода машин и механизмов, снующих обыкновенно в других портах и около аэровокзалов, и у входных дверей и ворот многочисленных построек на аэродроме. Собственно, здесь и не было построек, и на поле одиноко стояли с десяток будто бы забытых кем–то самолетов, два из которых были совсем маленькие и, казалось, предназначались для небесных прогулок или спортивных занятий. Аэровокзал похож на многие другие аэровокзалы — приземистый, стеклянный и просторный, но людей в нем и возле него было мало. И зачем он здесь такой просторный и большой, было непонятно. Никто не встречал гостей из России, и трап к самолету долго не подавали, что так же свидетельствовало о каком–то странном полусонном состоянии, словно самолет прилетел не в большой портовый город, а приземлился на поле заштатного аэродрома в каком–нибудь районном центре.
Не знали наши путешественники, что именно в день их прилета работники аэропорта устроили забастовку и самолетов принимали мало.
Так же вяло и без каких–либо задержек и конфликтов проходили аэродромную таможню, вышли затем на площадь и без всяких проволочек сели в такси и поехали. И дорога вела их по месту ровному, пустынному. Деревья обочь дороги жались друг к другу стайками и были странными; голые стволы тонкие и необыкновенно высокие, негустыми шапками упирались в самое небо.
— Это эвкалипты, — сказал Шахт. — Австралийские эвкалипты.
— Но почему на них так мало листвы? — спросила Саша.
— Тут ветры сильные дуют, как у нас в Новороссийске. Там норд–ост, а тут океанский теплячок называется. Если брызги с океана несет или дождь нагонит, то теплый, точно душем поливает. А вообще–то нрав у здешней погоды под стать петербургскому, только на пять–восемь градусов теплее. И сезона дождей у нас не бывает, случается, зарядит надолго, но чтобы так, как здесь, — если уж зарядил, то льет месяцами… Потому, наверное, и крона деревьев точно борода татарина, редкая и лишь на самой макушке. Ветер–то и не валит деревья. Стоят они по тысяче лет, может, и больше.
Шахт философствовал, но в точности ничего не знал, и растительный мир этого прибрежного уголка крайнего юга Австралии тоже не знал. На реплику Саши «Кусты тут странные» заметил: «Тут все для нас непонятно. И кусты у них не по–людски растут — стелются над самой землей и вместо листьев будылье какое–то, точно змеи в разные стороны ползут».
По боковым стеклам кабины и по ветровому резвыми ящерицами ползли струйки влаги, на улице шел дождь. Машина петляла между невысокими холмами, поросшими то сплошным покрывалом стелющегося кустарника, то стайками или рядами эвкалиптов, а когда взлетали на вершину холма, взору открывался океан. Иногда дорога подводила их близко к берегу, и тогда впечатлительная, восторженная Саша устремляла изумленный взор в безбрежную даль Индийского океана, с тайным трепетом оглядывала пенистые гребни волн, но машина снова ныряла во впадину между холмами, и Саша переводила дух, ждала новой встречи с океаном.
— В какой стороне Антарктида? — обращалась она к шоферу на хорошем английском языке, который она усвоила за время жизни с отчимом в Израиле и с матерью в Дамаске.
Шофер показал рукой по направлению движения машины.
— Но почему же тут так тепло? Ведь Антарктида близко!
Шофер улыбнулся, покачал черной кудрявой головой:
— Антарктида далеко, очень далеко.
Саша, оглядывая его в зеркало, хотела спросить: «А вы негр или кто?» — но не спросила, а лишь подумала: «Они тут все не поймешь какие». Такими были люди, которых она видела в аэропорту, — не поймешь какие. И это впечатление как нельзя лучше характеризовало жителей Австралии: большинство тут не знало своей национальности, а может быть, и совсем ее не имело. Незначительная часть крови им досталась от коренного племени австралийцев, — со времени высадки здесь первых колонистов в начале семнадцатого столетия, но аборигенов осталось мало, их, доверчивых и полудиких, извели водкой и завезенными со всех континентов болезнями; люди тут за четыре столетия так перемешались, что теперь уж мало кто знал даже признаки своей национальности. Тут жили мутанты, метисы, но каждый из них гордился принадлежностью к далекому и обособленному от всех других частей света континенту.