— Цена – тому вина.
Этран отпрянул, задел рукою свечи на столе.
— Но как же так?
Огонь лизнул ковер и покрывало на кровати. Вся спальня в миг была озарена костром.
На улице они всё также были вместе. Чревоугодие следило за людьми. Кричали слуги, знатные особы. Этран не двигаясь глядел, как к ним бежала дева. Первый снег запечатлел следы её босых ступней. Она молила, жалобно стенала, просила помощи от них. Чревоугодие молчало. Этран готов бежать был к ней навстречу. Не сделал он ни шага.
Он знал её. Конечно, знал. Изгибы тонкой шеи и каждую волну кудрей. Улыбку, мягкую, как летний ветер, и озорной огонь в глазах. Теперь пред ним она была совсем иной. Пропала горделивая осанка, исчезая медленная поступь. Она была растрёпана, в слезах, а на фарфоровом лице, как алые цветы, следы от копоти поверх ужасных ран.
— Прошу, любовь моя, спаси!
Этран вдохнул. Кругом витали запахи и дыма, и паленой кожи, но не было намека на нужду. А дева плакала, склонив пред ним колени.
— Спаси меня! Прошу! Спаси!
И вновь она расплакалась, шепча одни слова: «Моя любовь. Моя, моя любовь.»
Столь ласково она звала его и раньше.
Этран не знал, как сердце, одно, всего одно, могло вместить в себя столько прекрасных слов.
А голод, извечный его спутник, шипел в груди уродливой змеёй.
— Какую плату ты предложишь?
Без тени жалости Грех вопросил.
А дева побледнела. На платье, среди складок из бархата и шелка, под сердцем, темнело красное пятно. Жизнь таяла, как колкий снег в ладонях. Этран не протянул руки. Он голод свой не слушал, пока тот рвал его внутри. Бес был готов расплакаться, сжавшись от боли, но стоял прямо, хозяину вторя.
— Какая плата?
Чревоугодие молчит.
— Возьмите золото, шелка…
И голос девы надломился. Добро её вот-вот сгорит дотла.
Чревоугодие качнуло головой.
Этран не мерз, но холод вдруг его коснулся. То Смерть поблизости дышала.
— Плату.
Этран молчал, а говорил за него голод. Он должен верен быть Греху, что дал ему надежду, что научил служить и жажду утолять. И должен верен быть ему всею душою, но сомневался, осталась ли она внутри.
— Любовь моя, прошу, я всё верну потом.
Грех вновь не согласился. Этран пытался разобраться: кто главным должен быть ему: хозяин, Грех, Чревоугодие, иль голод, пожирающие живьем? А может человечность? Она была воспитана его семьей, которую он сам и погубил.
А дева таяла. Кровь капала на снег.
– Мой милый. Моя надежда.
Дева завалилась на бок, глаза глядели на вихрящиеся искры, снопом исчезающие в небе.
– Моё чудовище. Моя личная преисподняя, разгуливающая по земле. Ты можешь забрать моё сердце.
Этран бросил один лишь взгляд, полный тоски и боли. Чревоугодие молчало.
Пар растворялся в воздухе морозном. Слезы катились по её щекам, но на губах была улыбка.
Она так и лежала. Побледневшая, сама как первый снег. Чревоугодие вздохнуло, совсем как человек. Этрана это возмутило.
Помочь он девице не смог, равняясь на Греха под боком, а тот повел себя совсем уж просто. Чревоугодие заговорило. Голос шелестом пронесся по двору.
— Людям всегда нужно во что-то верить.
Подул холодный ветер, заметая следы девы. Последние воспоминания стирались отовсюду.
— В совесть, честь и долг. В Богов, суеверия и знаки. Но правда в том, что каждому хочется не верить, а вверить себя кому-то. Любимому, чей век такой же короткий, или Богам, чья жизнь — это вечность, наполненная утратами. Людям хочется сострадать чудовищам в надежде на то, что монстру удастся полюбить их в ответ.
Этран глядел на лицо девы, на стекло глаз и снег в кудрях.
— Я мог забрать сердце. Не слишком ли высока плата?
Чревоугодие в ответ лишь рассмеялось. Звонко, гулко, заглушая треск огня.
— Ничтожна.
Этран опешил. Казалось, что и голодная змея в груди утихла.
— Целое сердце. — едва промолвил Бес.
Он не любил, не был любим, не знал ни трепета, ни боли. Слова же девы ранили его до глубины гнилой души. Грех зубы скалил, ласково пропев:
— Богам дано любить лишь раз. За вечность это жалкая крупица, а потому не смей себя же в путы заковать.
И Бес отпрянул, прижав к груди ладони. Всего лишь раз! Он даровал другим, благословлял и проклинал, а сам имел всего одну возможность! Судьба к нему несправедлива? Или проклятие настигло вдруг врасплох?
– Пусть ты чудовище и преисподняя, её слова, а не мои, ты беспросветно глуп, Этран. А сердце… оно было в твоих руках, его твой голод поглотил давно.