— Homo Ludens, — сказал Бадер, — была такая концепция. Человек Играющий, как высшая стадия не помню чего.
— Да не важно, чего. И не важно, какая стадия. Важно, что все могущество, которым Странники снабдят своих «избранников», обратится против самих Странников, причем непредсказуемым образом, потому что этот Гомо Люденс — существо непредсказуемое по определению. Мало того, этот Люденс еще и эволюционировать способен гораздо быстрее Странника, поскольку не тратит ресурсы на какое-то постороннее Предназначение. Он тратит их только на собственное развитие.
— Получается как в ай-ки, — заметил Бадер, — не обязательно иметь столько сил, чтобы переломать противнику кости. Хватит и того, что противник имел достаточно сил, чтобы переломать кости самому себе.
— Слушайте, коллеги, а зачем Странники вообще этим занимаются? — спросил Комов, — ну, весь этот отбор, это дурацкое Предназначение? Как-то не вяжется с образом сверхцивилизации.
— А это потому, — пояснил Каммерер, — что они — не сверхцивилизация. Они — инструмент одной из очень древних сверхцивилизаций. Что-то вроде концентратора рассеяной информации. Их сделали в свое время для этой цели, а потом забыли. Или выбросили за ненадобностью. Их Предназначение намертво впечатано в их структуру принятия решений в качестве доминанты поведения. Впечатано даже сильнее, чем чувство голода у обычных биологических организмов. Записано и не подлежит редактированию. Отсюда — их стереотипные и, вообще говоря, бессмысленные действия. Отсюда — возможность предсказать их ошибки и возможность их переиграть. Отсюда — простой способ сообщить Странникам наш замечательный критерий. Мы просто организуем под это дело особый научно-исследовательский институт. Вполне приличный, честный, открытый, с широко обсуждаемым предметом деятельности. И с запоминающимся названием. Например, «Институт Талантов», или даже «Институт Гениев».
— «Институт Чудаков», — предложил Комов, — по-моему, сравнительно скромное, но очень запоминающееся название.
— Чудаков? — переспросил Каммерер, — действительно, звучит хорошо. Как вы полагаете, Август?
— Нормально полагаю, — заметил Бадер, — Пусть будет Институт Чудаков. Максим, вы очень к месту вспомнили Сунь-Цзы, «Война — это путь обмана.»
— Ох уж эти сверхцивилизации, — пробурчал Комов, — такие непоседы. Вечно забывают убрать за собой мусор.
— Ага, и за них это приходися делать нам, раз уж мы здесь живем. Очень кстати вспомнилось, как нас, в смысле Институт экспериментальной истории, вышибали с Эвриты. Точнее, из Метромолии. Тамошний военный диктатор зачитал инструктивное письмо четырехсотлетней давности по этому поводу: «Иные же, под личиной добродетели, приходят из-за небесного свода, из-под холмов, из-за моря и из других мест по ту сторону. Эти не приносят ничего, кроме проклятья своего вечного голода» и дальше «этих самих повелел истребить соответственно их природе, так, чтобы им затруднительно было вернуться на мои земли»
— Истребить соответственно их природе — очень точная формулировка, — заметил Бадер, — надо будет запомнить.
** Эпилог **
… Они сидели в маленьком открытом кафе, украшенном, как и все публичные заведения в этот день, большущим картонным изображением простака Уно, держащего в одной руке Хартию Флеаса об изгнании богов, а в другой — здоровенную дубину самого зловещего вида, видимо и предназначенную для изгнания означенных богов и их последователей, если они вдруг не пожелают изгонятся добровольно. На лице любимого фольклорного персонажа была широченная, но не очень добрая улыбка, явно не сулившая нарушителям Хартии ничего хорошего.
— Слушайте, парни, а где я припарковала роллер? — неожиданна спросила Лэрна.
Ответом был дружный смех.
— Ага, послушаю, как вы будете ржать завтра утром, если мы не сможем его найти.
— Халявная выпивка — друг студента, но враг памяти, — философски изрек Хеландер, прикладываясь к своему стакану.
— Значит так, — сказал Айлис, — видишь вон тот дирижабль, раскрашенный идиотскими лиловыми полосами?
— Где? — спросила девушка.
— Смотри на три пальца левее памятника… да не этого, с лошадью, а того, где два дядьки с тремя мечами.
— Теперь вижу, — сказала она, — и что?
— Наш роллер в полста шагах от него.
— Ага, а если эта лиловая колбаса улетит?
— Прилетит другая такая же, — ответил Хеландер, — это местные прогулочные, от Енгабана до залива Глен. Отправляются отсюда каждый час. Все раскрашены одинаково. А памятник, кстати, не двум дядькам, а дядьке и тетке. Серые вы ребята, ни фига столицу не знаете.
— Это мы тебе припомним, когда у тебя еще что-нибудь накроется, — мстительно пообещала Лэрна.
— А что ты так сразу? — надулся Хеландер, — вот я обижусь и не расскажу вам байку про этот памятник.
— Мы и сами можем прочитать.
— Не сможете. Вам лень искать будет.
— Ладно, не обижайся, Хел. Я пошутила, — Лэрна дружески хлопнула его ладонью по мощному, как у быка затылку, — пошли, глянем на это поближе. Мне уже интересно.
…
«Друзьям и союзникам — от Флеаса, императора, в 933 лето от основания города», — прочел Айлис, и добавил, — то есть двести сорок пять лет назад. Значит, 21 год от Второго Основания. И кто это? А, вот, написано: «Тонихлуд, Румата дон Эстор» и «Викимэй, Кира со Арко». Так в чем тут фишка, Хел?
— Ты имена-то прочел, растяпа? — снисходительно спросил Хеландер.
— Сам ты… Имена, как имена… А, я врубился. Первое имя у каждого ну никак со вторым не клеится. Точно? «Тонихлуд» — это кто-то из ваших, северян, а «Румата дон Эстор» — это в честь которого турниры по фехтованию «сабля Руматы».
— Отсюда до Эстора полчаса на роллере, — добавила Лэрн, — кстати, о роллерах, Хел, а вот это что такое?
Девушка ткнула пальцем в барельеф на цоколе памятника.
— А это — самая интересная штука, — торжественно сказал Хеландер, — это ведь роллер, так?
— Ясно, что роллер, — согласился Айлис, — только конструкция странноватая. А может, просто скульптор был с бодуна… Погодите, народ, а роллеры вообще когда изобрели?
— Вот! — Хеландер важно поднял палец к небу, — обычно считается, что первые роллеры появились примерно 150 лет назад, а на самом деле, как видите, на сто лет раньше. Только это были не моторные роллеры, поскольку моторы тогда еще не придумали, а роллеры-планеры. Типа, инерционные. Их сперва поднимали на обычном тепловом дирижабле, а несущий винт специальной приблудой раскручивали. Летали они, конечно, не далеко, но по тем временам это все равно было очень круто. А изобрел эту штуковину Отец Кабани, первый министр императора Флеаса.
— А почему «Отец»? — спросил Айлис.
— Это типа прозвище такое. Ну, как у Флеаса — «Веселый». Так вот, что характерно, этот самый Отец Кабани, нарисовал чертеж за один день. Нарисовал он, значит, на пергаменте, а дальше по его чертежу построили несколько штук — и сразу в дело. Тогда какой-то мятеж был против Хартии. То ли в Кайсане, то ли в Соане.
— Не «какой-то мятеж против Хартии», а «Война четырех королей», — поправил Айлис, — была в шестом году от Второго Основания, длилась ровно 44 дня, закончилась капитуляцией Соана и присоединением Кайсана к Хартии.
— Какая разница, как называлась, — заметила Лэрн.
— Большая, — пояснил Айлис, — потому, что это к вопросу, кто из нас серый.
— Ладно тебе к словам цепляться, — ответил Хеландер, — главная-то корка в том, почему роллер именно на этом памятнике. Ну, что интересно? Рассказывать дальше?
— Ага, — сказала Лэрн и бросила еще один взгляд на бронзовую пару, — а красивые были ребята.
Александр Розов, 25.09.2004. Европа.