Я посмотрел на свою руку. Волос нет, длинные жилы, выпирающие синие вены. Однажды я видел такую руку в торговом центре в Стокгольме: простертая вверх на три этажа, огромная поддерживающая крышу колонна, с выступающими жилами, венами, набухшими кровью, она напомнила мне не руку, а восставший член. Неужели творец этой руки не понимал, на что она похожа? Не видел? Я представил, как Лисбет берет меня за руку, гладит.
Она допила кофе, расплатилась, что-то мурлыкнула бармену, чмокнула его в щеку и ушла. Мальчик долго смотрел вслед, и в его взгляде я прочитал неприкрытое вожделение.
К вечеру Лисбет вернулась в отель, переоделась в другие джинсы и зеленый джемпер, сходила на улицу покурить, вернулась обратно, открыла ноутбук, посмотрела почту, что-то написала, походила по комнате. Заказала ужин в номер, ничего не съела, нервничала, ходила. Потом наконец устала и погасила свет. Вышла на балкон, курила на балконе, пряча сигарету. Вернулась в номер.
Я подождал еще полчаса, но она больше не выходила на балкон и не зажигала свет. Тогда я вошел в ее отель, подошел к портье, сказал: - Я бронировал у вас два номера. Отмените, пожалуйста, бронь на имя Эмиля Леннеберга, а счет за второй номер пришлите, пожалуйста, мне, когда мадам уедет.
Я вышел на улицу и пошел к реке. Пахло городом, большим городом, чуть улавливался запах земли, травы и набухающих почек каштанов. От Сены пахло водой, водорослями и почему-то морем. Я сделал круг и вернулся в свой отель.
Вытащил ноутбук. Еще накануне я нашел в интернете цветочный магазин с доставкой. И вот сейчас я выбрал букет - белые розы, лизиантус, гипсофила, веточка аспарагуса. Заказал доставку в ее номер на 9 утра. Добавил записку: «Я передумал. Прости». Ничего лучше не пришло мне в голову.
Переночевал в хостеле и на следующий день улетел.
48
Элиза долго раскидывала свои сети. Она писала Свену письма. Она рассуждала с ним о болиголове и багульнике, зверобое и таволге, настойках, отварах и настоях так, как будто это ее действительно волновало. Она заманивала, приманивала и выжидала, ткала изощренную паутину кокетства и наукообразия, и надо же, надо же – в последний момент он ускользнул. Она была в бешенстве.
И она была голодна.
Она могла заменить сытного Свена кем-то другим - как тигр, который ест лягушку, когда нет ничего лучше. Иногда хватает легкой влюбленности, мимолетного увлечения, но чаще этого недостаточно. Несытные юнцы. Молодые, неопытные, увлекающиеся. Она помнила одного такого, откуда-то из Техаса: прерии, молодой ковбой, прекрасная дама, молящая о помощи. Умолять она умела, о да. Как-то она разговаривала со Свеном по скайпу (полгода усилий! полгода пустой трепотни о травах в электронной почте!) и мельком увидела у него на стене, среди масок из Непала, Вьетнама и Камбоджи высушенную человеческую голову… Свен сказал ей, что это тсантса, сделанная южноамериканскими индейцами в далекие-далекие времена. Но Элиза узнала мальчика сразу. Ковбой был юн, пылок, и его хватило всего на пару дней. Было ли это вкусно?
Юные мальчики похожи на шампанское. Быстро пьянеешь, и быстро проходит. Слегка утоляет жажду. Мужчины лет тридцати больше похожи на вино. Сорокалетние - на хороший портвейн. Чем старше, тем глубже чувства, тем сильнее мысль, что это в последний раз, тем насыщеннее вкус. Пятидесятилетние - это уже покрепче, это виски. Или коньяк. Она так и не решила, что ей нравится больше - крепкий выдержанный виски с легким запахом дыма пятидесятилетних или ароматный букет коньяка шестидесятилетних. Свен больше похож на коньяк, который можно долго держать во рту и наслаждаться вкусом. Смаковать.
Приехав в Париж, гуляя по парижским улицам, она уже представляла себе это наслаждение, смакование, удовольствие, удовлетворение, как медленно, глоток за глотком, она выпьет из него любовь – а это была любовь. Ее сложно провести в таких делах. Она сидела в кафе, ела булочку с маком и улыбалась, предвкушая.