— Ну вот видите… Значит, я сейчас плохо начал… А у вас на все случаи готов ответ! — горько вырвалось у него. — За что вы сердитесь на меня?
— Вы ошибаетесь. Я на вас не сержусь, просто я глубоко равнодушна к вам.
Горбушин плотно сжал губы. Он смотрел на далекую землю и как бы не видел ее: «Равнодушна! И совершенно спокойна сейчас… Так зачем я все это говорю?..» В растерянности и ощущая боль в душе, он сказал неожиданно для себя просительно:
— Тогда хоть оправдаться перед вами… можно?!
— А зачем?
— Я не знаю… Я ничего сейчас не знаю! Это вам хорошо в вашем спокойном всезнании… Как ни пытался попять, чем вы отличаетесь от других девушек, так и не разобрался толком… Впрочем, извините, Рип!
Нет, Горбушин ошибался, девушка не была спокойна, как представлялось ему и как хотелось того ей самой. Она намеренно говорила коротко и холодно, чтобы Горбушин скорей отстал — так будет лучше для них обоих.
— И кого же вы имеете в виду, говоря о других девушках? Рудену?
— На нее вы совсем не похожи!
— Вот как! А когда вы пришли к такому выводу?
— Не иронизируйте, Рип. Лучше пойдемте.
— А если я еще не отдохнула?.. — Покраснев, она повысила голос. — Сами предложили высокий уровень — и отступаете… Вы что, всегда так? Скажете одно, через минуту — другое?..
Мучительно помолчав, Горбушин взял себя в руки и проговорил спокойнее:
— Помните, возвращаясь со мной со станции, вы говорили, что не принадлежите к тем девицам, которые мечтают о солнечных парнях, а замуж выскакивают за кого придется.
— Помню, говорила… Да, идеальных людей нет, но есть хорошие, от которых девушки не бегут в слезах за тысячи километров, как убежала от вас Рудена. Но ладно… Не думайте, что мне приятно сейчас это говорить! Вы предлагали откровенность… Так и давайте… Я вам нравлюсь?
— Не надо так… — поморщился он. — Тогда совсем не надо!
Рип сказала мягче:
— Нет, надо… до конца прояснить наши отношения.
Горбушин бросил камешек на ветки кизила, росшего чуть пониже того места, на котором они сидели. Ветки были белесые, вроде бы осыпанные мукой, — это шелушилась на них кора.
— Не надо… — помедлив, повторил он. — Вы слишком легко говорите сейчас. А мне день ото дня все труднее не видеть вас.
— Нет уж, пожалуйста, ответьте на вопросы… Сколько раз вы признавались в любви?
— Один раз.
— Рудене?
— Нет.
— Значит, еще ошибка?
— Там не было ошибки… И не надо об этом.
Рип склонила голову к коленям, обняла их и долго молча смотрела в сторону. Когда она заметила, не подняв головы, что он снова нарушает уговор, Горбушину показалось, будто она волнуется… Так резко вдруг стал заметен в ее речи акцент.
— Я не отказываюсь ответить, но в таком тоне говорить о ней я не могу. Ее уже нет.
— Она умерла?
— Да.
— Ваша жена?
— Невеста.
— Вы любили ее?
— Да.
Горбушин подумал: чего это она допрашивает его? Какое нелепое объяснение... По-другому он представлял его себе…
— Вас любит Рудена, — тихо сказала Рип.
— К сожалению…
— А зачем вы дали ей повод вас полюбить?
— Наверное, я виноват… — Произнеся это, Горбушин подумал, что откровенность у них зашла далеко. Выходит — не судьба! И тем лучше, пожалуй… И он встал. — Пойдемте?
— Да, конечно, — заспешила Рип. — Надо идти… Бабушка просила нас не опоздать к праздничному обеду.
69
С тяжелым чувством проснулся ночью Горбушин в этом старом доме и прислушался. Было тихо. Объяснение с Рип снова и снова прокручивалось в памяти. Он понял, что больше не уснет. Перед глазами стояли горы, сияющая солнечная долина. И объяснение от этого казалось особенно горьким.
Незаметно для себя он все-таки уснул, и тяжелый сон обрушился на него: он лежал в гробу, две девушки с насурмленными глазами склонялись над ним и улыбались, и тихо звенели, поблескивая, подвески в их ушах.
Проснувшись, он спросил себя, не в этой ли комнате жили сестры? Не их ли тени витали над ним?.. Горбушин взял с подоконника часы, папиросы и спички и тихо направился к двери. Едва он оказался на террасе, туда же вышел и Шакир. Они закурили.
А небо уже подкрашивали первые утренние лучи, собственно, еще дети-лучики, развернувшиеся небольшим красно-золотистым веером на плотном темно-синем, глубоком темно-синем небе, щедро усыпанном крупными ясными звездами.
— Ты смотри, — тихо, восхищенно засмеялся Шакир, — каждая с кулак, и все будто подпрыгивают… А что над Ленинградом увидишь в ноябре? Крохотные звездочки, затерявшиеся в бесконечной белесой мути…