— Уже?! Так за работу в Узбекистане! — подняла Рудена стакан.
— Идет!..
Они выпили и оба некоторое время не могли поднять головы: так жгуче-крепок был старый, отличный коньяк, который Рудене, однако, не понравился. С трудом отдышавшись, она сказала:
— Никогда такого не пила. Даже к горлу липнет. Зараза… — И подалась слегка вперед, придавив руку Горбушина, лежащую на столе, своими обеими. — Как с тобой работать придется, бригадир? Имей в виду, в работе я самостоятельная, подсказок на каждом шагу терпеть не стану. Я хочу, Никита, чтобы у нас с тобой все ладилось. Все… Понимаешь?
— А почему же нет? Работаешь ты хорошо.
Не нальешь в стакан столько, сколько наливается в рюмку, в рюмочку… Голова кружилась…
— У меня противный характер, — жарко говорила она, — Николай Дмитриевич хвалит мою работу, а мне все равно, хвалит или хает, я свое дело знаю. Мать люблю и всегда цапаюсь с ней. Одно удовольствие для меня поцапаться… Вот видишь, хвалю я себя сейчас? А как девчонки поступают? О чем бы ни заговорила любая, знай себя нахваливает. А я ругаю себя. Дура я, да? Прежде надо воду попробовать, потом купаться, а я — бух с головой!
— Может, возьмем по глоточку?
— Ты выпей, на меня не смотри, я ужас как за эти дни устала. Налить?
— Один не буду. Мне еще надо позаниматься немного.
— Тогда и я выпью!
Они выпили и опять помолчали, склонившись, будто хватили яду. Потом Рудена крепко сжала ему руку:
— А ты знаешь, сколько я о тебе думаю? Если бы знал!..
Самолюбию какого парня не польстит признание девчонки?.. Горбушин все шире улыбался, смотрел только на нее.
— Почему ты много думаешь обо мне?
— Угадай…
— Я плохой отгадчик.
— Я самому Скуратову сдачу даю, а тебе и подавно достанется от меня в Голодной степи! — смеялась Рудена.
— Не знаю, как насчет сдачи, но петь и плясать, я слышал, ты здорово умеешь.
— Не намекай, не намекай! — еще веселей и громче заговорила Рудена. — Пела, плясала, может и еще спляшу! А что?
— Сплясала бы сейчас, а? И спой. Я же не слышал… Даже той смешной карикатуры не видал, на объекте сидел.
— Сто бед — один ответ!.. Только ты никому ни звука, слышишь, даешь слово?
— Десять раз даю! — закричал Горбушин.
— А то опять изобразят танцующей коровой!
— На двух копытах… — Горбушин согнулся от хохота.
— Но я глотну немного для смелости… А ты не пей, тебе надо заниматься!
— Плевать на занятия!.. Хочешь, я один сейчас все выпью?
— Тогда вместе! Хоть и зараза, а добьем!
— Добьем!..
Выпили. Закусывать не смогли, так сокрушил их коньяк. Закуска идет, если питие в меру… Рудена поднялась, отошла к стене, отсчитала шаги к противоположной стене и вернулась, выпрямила грудь, поставила руки в бока, щелкнув пальцами, как испанка кастаньетами, и, притопнув, запела и пошла, то кружась, то притопывая, играя плечами, бедрами, глазами…
Горбушин орал:
— Браво, Карменсита!.. Браво!..
Но внезапно Рудену сильно шатнуло в сторону, и она остановилась, будто не понимая, что с ней происходит. От лица медленно отливала кровь. Постояла, прикрыв глаза ладонью, затем неверными шагами вернулась к дивану и молча легла. Горбушин поднялся испуганно, спрашивая, что с нею, не дать ли воды. Рудена не отвечала, не открывала глаз. Он принес воды, но она и пить не смогла, тяжело дыша. Заговорила не сразу:
— Сдали силы… Встала в четыре, и кончили в четыре… И тут коньяк… И ничего не закусывали. Да еще откружилась девять раз… Расстегни вот здесь… Дай руку… Никиток… Родненький мой…
Марья Илларионовна с мягкой снисходительностью сказала:
— Видно, ты всегда такая разговорчивая!
— Правду сказать, теть Маш, у меня настроение сегодня худое. Приехали работать, и ничего не получается… А теперь бригадир задумал что-то несуразное… И как-то не до разговора. Но вам за все большое спасибо!
15
Утром Горбушин пошел к секретарю райкома Айтматову. По дороге ему захотелось представить, как же произойдет эта встреча с руководителем района. Возможно, ему долго придется ждать в приемной. Или Айтматов, услышав о приходе шеф-монтера, холодным тоном попросит секретаршу уточнить, по какому вопросу он явился. Может быть, заинтересованно скажет: «Где он?! Давай его сюда!»
А скорее всего, занятый делами, будет сидеть за письменным столом, вчитываясь в бумажки или разговаривая по телефону, головы не повернет при входе какого-то Горбушина, и тогда придется искусственным кашлем напомнить о своем присутствии.