У открытого окна, положив руку на подоконник, сидел Айтматов все в том же просторном чесучовом костюме, в котором Горбушин увидел его неделю назад, соломенную шляпу он держал на коленях. Выражение крупного усталого лица спокойно-равнодушное. Он и сегодня, как обычно, собирался с утра выехать в колхозы, внезапное совещание вызвало у Айтматова недоумение. О чем совещаться? Почему он, второй секретарь, ничего не знает?
А Горбушин и подумать, конечно, не мог, что совещание начнется с вопросов к нему. Голос Бекбулатова, резковатый от акцента, зазвучал неожиданно:
— Это вы, товарищ Горбушин, привезли нам письмо из Ленинграда?
— Я.
— Вы знакомы с его содержанием?
Горбушин невольно помедлил.
— В общих чертах…
— Вы и ваш товарищ члены партии?
— Комсомольцы.
— Оба инженеры?
— Слесари шеф-монтеры и студенты пятого курса заочного Ленинградского политехнического института.
Потом Бекбулатов стал читать письмо, перечень настолько хорошо известных всем присутствующим фактов, что Ким и Нурзалиев не удержались от искушения быстро взглянуть на Джабарова. Тот сидел у стены, низко склонившись, смотрел в пол: я не я, и хата не моя… У Айтматова оживилось, как бы вытянулось лицо, минуту назад такое равнодушное.
Все присутствующие внимательно слушали критику недостатков, указанных в письме. Прочтя под ним подписи, Бекбулатов обратился к Киму:
— Главный инженер, правильно сообщается о прорыве на строительстве электростанции?
— Совершенно правильно! — и Ким так заерзал на стуле, будто он сделался под ним горячим.
— Начальник СМУ?
— Факты приводятся правильно.
— Джабаров?
— Согласен с выводами «Русского дизеля».
— Дилдабай Орунбаевич, — помедлив, продолжал Бекбулатов, — что же у нас получается? Положение со строительством угрожающее, а я об этом узнаю не от вас, из Ленинграда?
— У заводских спрашивай, как дошли до жизни такой.
— И у них спрошу.
Айтматов с раздражением полуотвернулся от окна, положил на подоконник шляпу и заговорил громче:
— В Голодной степи стало модой всякую неумелую работу замазывать криками о нехватке людей. Их везде не хватает после войны: и в промышленности, и в сельском хозяйстве, и на транспорте; и везде, где люди работают самоотверженно, они выполняют и перевыполняют планы. Хлопкозавод, Джура Каюмович, что ты хорошо знаешь, строят специалисты, члены партии. Спрашивай у них, как дошли до жизни такой. Уборка пахты уже на носу… Я когда сегодня ушел из райкома? Всходило солнце, женщины выгоняли на улицы коров. Поспал четыре часа — и снова здесь. Велит дело — работаю. Я надеялся на коммунистов, однако они нас подвели. Джабаров и Нурзалиев дважды приходили ко мне просить людей для временной работы — сними их с поля, дай их на завод. Я отказал им. Оголять уборочные поля мы не имеем права.
Бекбулатов опять озабоченно развел руками, давая понять, что с кадрами дело плохо. Айтматов расценил Это как поддержку своим доводам и заключил с еще большим нетерпением и раздражением:
— Я зачем прошлую ночь сидел в райкоме? Рассчитывал, какие классы закрыть в школах на время уборки пахты, какие закрыть лишь на массовую.
Джабаров заметил как бы между делом:
— С детским трудом пора кончать. В других районах давно с этим кончили.
Айтматов с гневом повернулся в его сторону:
— Пора с болтовней кончать, товарищ Джабаров. Сталин зачем пионерку Мамлакат поднял над всем Советским Союзом? Девочка хлопка собрала больше любого взрослого.
— Этого я не забыл, мы таких девочек, как Мамлакат, до революции замуж отдавали. Что на полях было прошлым летом? У некоторых учеников кровь носом шла, родители сюда, в райком, письма присылали. В других районах, повторяю, школы не закрывают на время уборки, не надо и нам это делать.
Джабаров надеялся на поддержку Бекбулатова и ошибся. Секретарь сказал, что Голодную степь нельзя сравнивать с другими районами, веками обжитыми, что вопрос о частичном привлечении школьников старших классов на уборку урожая обсуждали на бюро райкома, и вынесено решение к помощи учащихся прибегать в крайних случаях.
— Ваше предложение? — заключая, обратился он к Айтматову.
Но тот выдержал большую паузу, снял очки, неторопливо протер их платком. Горбушин успел за это время спросить себя: почему Бекбулатов говорит Айтматову «вы», а тот первому — «ты»?