Горбушин неохотно заметил:
— Куда ты клонишь, не понимаю… Даже в биологию забрался. И потом, разве внутренний голос говорит человеку только одно отрицательное?
— Главное в том, Никита, что я искал доказательство неискренности твоего отца к нам, а понял гораздо больше: твой отец — человек. Я буду дорожить его дружбой!
— Все? — скучно спросил Горбушин, окончательно потеряв интерес к беседе. — Открой окно, и давай спать…
Но он долго еще не мог уснуть, лежал с закрытыми глазами и думал о Рудене и предстоящем отцовстве. Мысль об этом мучительно овладевала им, стоило ему остаться наедине с собой.
38
По московскому времени десять часов утра, по ташкентскому — час дня. Солнце над Голодной степью в зените. Белое солнце… Воздух раскален до сорока одного градуса.
Шеф-монтеры и слесари шабрят параллели. Работа началась с неприятности: опоздал на пятнадцать минут Мурат. Горбушин дружески улыбнулся ему:
— На «Русском дизеле» проходную закрывают ровно в восемь. Даже на минуту опоздавший человек должен звонить начальнику и просить помощи. Не завести ли нам такой порядок?
У Мурата было отличное настроение. Вероятно, он хорошо выспался — лицо розовое, довольное.
— О чем речь, Никита? За четверть часа мир вверх ногами не перевернется!
— Он перевернется для тебя, если это повторится, — понимающе взглянув на Горбушина, спокойно сказал Рахимбаев.
— Для чего вы порете горячку? Или первое декабря завтра?
— Хуже, Мурат, хуже… Завтра уже тринадцатое сентября, а мы еще сидим на параллелях, — все улыбался Горбушин.
Следом за Муратом и внезапно для всех пришел секретарь райкома Айтматов. За стеклами его тяжелых очков глаза смотрели очень устало. Он-таки решил проверить, что же именно напортили здесь строители.
— Салам, уртаклар! — негромко проговорил он.
Айтматов попросил Рахимбаева и Горбушина показать загубленный фундамент и постоял перед его начисто уже освобожденной от бетона ямой, услышал о добровольной работе администраторов, сделавших тут все необходимое, и молча пошел в глубь здания, так испортившего ему настроение накануне, приглядываясь к его незастекленной крыше, к стенам, черному полу. Потом вернулся к параллелям и опять обратился к Рахимбаеву:
— Прошу вызвать сюда начальницу ОТК.
Рахимбаев, взглянув на Горбушина, послал за девушкой Мурата.
Рип торопливо вошла в ДЭС. Звонко поздоровавшись со всеми, остановилась перед секретарем, доверчиво глядя на него. Она привыкла так смотреть на руководителей завода, потому что каждый из них пытался ей помочь организовать отдел, снабдить его всем необходимым. Если бы у нее сейчас спросили, чего она ждет от разговора с товарищем Айтматовым, она бы не задумываясь сказала: советов, как лучше вести работу.
Горбушин услышал их беседу:
— Товарищ Гулян, на заводе все готово для массовой приемки хлопка?
— О всем заводе я не могу вам сказать. Лучше меня это знают директор и главный инженер. В моем отделе все готово.
— Объясните, пожалуйста, конкретнее.
— На воротах для приемки хлопка установлены пробоотборочные банки для каждого сдающего урожай хозяйства, из них мы будем брать хлопок в лабораторию на контрольную проверку. Там же, в конторке у ворот, вывешен стенд с пятью образцами хлопка, все образцы, согласно инструкции, за стеклом и опечатаны сургучной печатью.
— Это хорошо. Что еще входит в ваши обязанности?
— Правильно определять состояние поступающего хлопка, его сортность.
— Я намерен вам, новому работнику, товарищ Гулян, посоветовать…
— Пожалуйста!
— И хочу, чтобы вы это запомнили. Вашей первейшей обязанностью является работа не с пробоотборочными банками, а с людьми, работа, если хотите, политическая, которая потребует от вас чуткости и гибкости.
Рип стала было отвечать:
— Будьте спокойны, товарищ секретарь… Ни я, ни мои подчиненные не нарушат государственных условий приемки хлопка! — и вдруг умолкла, остро почувствовав, что говорит не то, чего ждет от нее товарищ Айтматов.