Файзулин сидел напряженный, опустив голову, глядел себе под ноги.
— Либо партию выбирай, Каюм, либо аллаха, вместе им, я думаю, будет тесно.
— В тумане твои слова, Гаяс… И пусть их осветит аллах. Почему я подал заявление? В партии главный человек рабочий, но разве я не ребенком пошел к баю пасти баранов? Кто был мой отец? Рабочий. Кем будут мои дети? Рабочими. Какое твое мнение об этом, Гаяс?
— Мое мнение об этом хорошее.
— Значит, я правильно поступил?
— И об этом мое мнение очень хорошее. Но ты устав партии не читал?
— Я читал… Нариман-ака сказал — читай!
— И устав аллаха читаешь, Коран… Партия отрицает аллаха и Коран. Какое твое мнение об этом?
— Понял, Гаяс… Тут я с партией не согласен. Аллаху молятся уже тысячелетия.
— Скажи мне, пожалуйста, Каюм, кто тебе помогает растить детей — партия или аллах?
— Партия. Поэтому подал заявление. Но кто нас всех наставляет, Гаяс? Аллах. Так отец говорил, дед говорил, я так всю жизнь говорил… Они учили меня понимать, кто у нас самый мудрый.
— У тебя десять детей, у меня тринадцать. Кто твою жену и мою жену назвал матерью-героиней? Кто нам деньги дает на воспитание ребят — мудрый всемилосердный или партия рабочих и крестьян?
— За помощь нашим детям — спасибо. Я хочу быть в партии вместе с Нариманом-ака, Усманом-ака, Гуламом-ака, Дженбеком-ака, Григорием-ака.
— От религии они отказались.
— Я от аллаха не откажусь.
— Тогда, Каюм, иди, соображай о жизни, спрашивай себя, почему в Туркестане люди никогда не жили так хорошо, как живут теперь, — кто дал такую жизнь? Я на партийном собрании предложу твое заявление рассмотреть через год. Теперь закурим, Каюм!
40
За воротами завода Горбушин увидел полуторку Романа и подошел к ней. Цыган сидел в кабине, могучая черная бородища касалась раскрытой книги, лежащей на баранке руля, как на пюпитре, взгляд жадно метался по строчкам. Горбушин поздоровался, не услышал ответа и спросил, как называется книга.
— Про Монте-Кристу! Ах, боже мой… Какое счастье привалило человеку!.. Какое!.. — Роман это прокричал, но от книги взгляда не отвел.
— Графу привалило счастье?
— Ну какой он граф, будь я проклят!.. Если человек много лет отсидел в тюрьме, какой он граф? — Роман на минуту выпрямился. — Может, тебе нравится сидеть в тюрьме? Я сидел, так мне известно, что это такое. На заре светлой юности своей сидел в тюрьме… Знаешь, что бы я на тот сундук закупил? Около Воронежа есть завод коней чистых кровей, ах, какие там кони… Я бы на тот сундук закупил двадцать коней и своим гоном, верхи на лучшем скакуне, пошел в саратовские степи, там добрый корм произрастает, оттуда в Казахстан, там еще лучше корма, а потом на Голодную степь и по ней напрямик в Янгиер. И вот тебе Ура-Тюбе! Дома!
— Это городишко такой или кишлак, Ура-Тюбе?
— Городишко или кишлак!.. Что может сказать отсталый человек!.. Иди отсюда, слесарь, иди с аллахом, не мешай человеку поднимать культурный уровень!
— Ты не сердись, Роман… Я же не знаю, что это такое, Ура-Тюбе. Объясни, будь другом.
— В Ура-Тюбе жил великий хан Бобур, это во-первых. Но ты, конечно, не знаешь и этого. Еще я тебе скажу, что это бывший город Кирополь, основанный персидским царем Киром. А когда он жил, тебе известно? Двадцать пять веков назад. А ты говоришь: кишлак или городишко?.. Не интересно с тобой беседовать, прямо заявляю!
— Ну, извини меня, пожалуйста, я же не знал, что там жил хан Бобур.
— Может, ты не знаешь, что хан Бобур — это все равно что Наполеон французский? Даже что два французских Наполеона?.. Тогда я спрошу у тебя, а что ты вообще знаешь, слесарь? Александр Македонский брал Ура-Тюбе приступом. В том бою его ранили камнем в голову, это было почти смертельно, он как ляпнулся спиной на землю, так неделю глаз не открывал. А кто тот камень ему в голову пустил? Ты мне поручишься, что не цыган? Дашь клятву?.. Цыгане и в те времена и нынче проживают в Ура-Тюбе, они даже очень уважают этот город. Если тебе интересно знать, так я скажу, что я в Ура-Тюбе родился!
— Знаменитая у тебя родина, Роман!
— Зачем она мне родина? Разве я тебе это сказал? Это ты мне сказал!.. Родина цыган, чтобы ты знал, весь Туркестан. Я из племени цыган-люли. Слыхал? Что ты можешь слышать, что вообще можешь мне говорить, если ничего не слышал и ничего не знаешь? Нет, слесарь, иди, иди от меня, не мешай! — И Роман опять вернул взгляд к книге.