— Сейчас сажусь в кузов. Скажи, чем в старое время занимались цыгане?
— Чем они занимались, он спрашивает! Кочевники кочевали от одной доброй травы до другой еще лучшей, цыгане кочевали следом. У одного десяток овец отобьют, у другого пару овец, или пару коней, или ишака, когда как получится, но они и работали, работали, — не имей о них неправильное представление. Выделывали и продавали сита, корыта, ложки, поварешки; еще дрессировали козлов, собак, медведей. Лучших дрессировщиков мир не видел. Ваш Дуров, идет слух, происходит из цыган рода люли. Ай-люли!.. Оттуда он, это факт. И цыганки трудились, а ты как думаешь? Ворожили на руку и на карты, торговали мылом, лекарственными травами, бусами, колечками, усмой, сурьмой. Говорю тебе: жили, теперь так не поживешь!
— Теперь хуже живется?
— Спрашиваешь! Раньше меня носили горячие ноги коня, а теперь носит вонючая резина. Вон они, скаты в пыли!
— Зато эти ноги бегают по сто километров в час, а твои горячие, благородные…
Роман бешено закричал:
— Ты можешь равнять ноги коня до вонючей резины?! Ты не человек! Не видал ахалтекинского скакуна!.. Боже, зачем живут такие отсталые люди?! Иди, слесарь, прошу тебя, иди шкрябать свое дохлое железо и не говори про коней!
— Ладно, Роман, еще один, самый последний вопрос. Я понимаю, что расстроил тебя, но последний…И я полезу в кузов.
— Ну и давай свои дурацкие вопросы, что я могу с тобой поделать, если ты пристал?
— Теперь цыгане в колхозах работают?
— Да ни в жизнь настоящие цыгане в колхозах работать не будут!.. Разве это цыгане, которые в колхозе?! Это не я тебе сказал, это ты мне сказал! Моя жена ушла от меня с двумя сынами. Один на руке сидит, другой впереди бежит и танцует. Человеком будет!.. Тьфу, дурак, сказала баба, я картами больше выбью, чем ты за баранкой. А куда я без баранки? Я родился, чтобы ездить! Я так родился! Если нет коня, за баранкой буду сидеть, пускай меня вонючая резина мучит! Пускай одним мучеником на свете будет больше!..
И вдруг Роман переменил тон: из конторы медленно выходили Рахимбаев, Джабаров, Рип и Муасам, беспокойная соседка Горбушина и Шакира, смех которой они часто слышали у себя в комнате. Ее узкие черные тетерочьи глаза с острым блеском светились откровенной жадностью ко всему, что ее окружало, комбинезон на высокой груди, забрызганный раствором, был расстегнут, красный поясок схватывал талию, и задорно, как всегда, торчала на голове коврово-красная тюбетейка набекрень.
— О-о, какая баба, я не могу!.. — восхищенно забормотал Роман. — Держи меня, слесарь!.. — В возбуждении Роман захлопнул книгу и дал длинный сигнал. — Раньше ты бы весь Туркестан прошел и такой красавицы не увидел. У восемнадцатилетней было уже трое детей, было четверо… А этой девятнадцать, и она одна. Не могут мои глаза видеть такое!
Рип издали легким кивком поздоровалась с Горбушиным. Девушки раньше, чем занятые разговором мужчины, подошли к машине. Муасам, не переставая широко улыбаться — так ключом била в ней радость жизни, — сказала Горбушину, чтобы он и Шакир зашли к ней стать на комсомольский учет, она узнала от Рудены, что они комсомольцы.
— Очень хорошо, Муасам. Станем. Куда прийти?
— Наша комната.
— Почему в комнату, а не в комитет?
— Пока дядюшка места комитету не дал. Рип стала на учет, нада вам. У нас скоро будет большая собрания.
Придут из райком комсомола работники… Скоро, через два дня!
Рип прибавила к ее словам:
— Придут Усман Джабарович и Нурзалиев… Райком партии посоветовал собрать заводских комсомольцев.
Это обрадовало Горбушина, и он живо спросил:
— Повестка дня?
— Как скорее достроить дизель-электрическую станцию.
— Чудесно! В какое время собираться?
Рип медлила с ответом, отчужденно глядя в сторону. Сказала Муасам:
— После работы, товарищ Никита…
— Но у нас удлиненный рабочий день, не хотелось бы прерывать его. Нельзя собрание перенести на воскресенье?
— В воскресный день трудно собрать ребят, — с легким раздражением и теперь глядя в лицо Горбушину, сказала Рип.
— Пожалуй, это верно…
Ему хотелось говорить с ней как можно дольше, но он заметил: Рип лишь помогает Муасам в наиболее трудные для нее моменты, этим и объясняется ее внимание к нему.
— Мурат, ты, Шакир, идите собрание… Другие слесари нада работать там, на ДЭС! — Теперь Муасам теребила одну из своих тонких длинных кос, переброшенных на грудь, заправленных за поясок.