Голодный
– Что это ещё за причина, "психическое расстройство"? За такое вообще в суд подать можно. Как за оскорбление личности.
Выражение искреннего возмущения на лице говорившего придавало ему почти угрожающий вид. Вид, плохо вязавшийся с его бледной безобидной внешностью.
– Вот только второго судебного разбирательства за месяц мне и не хватало, – отмахнулся второй, не отрываясь от еды. В тусклом свете торшера – единственного источника света в комнате – он казался угрюмой тенью себя обычного.
– Они не понимают, что так жизнь человеку сломать можно?
– Да ну их нахрен. Новую трудовую заведу, делов-то.
– И весь стаж потеряешь? Ты прикинь, сколько её восстанавливать! Не, брат, не вариант. Я считаю, надо отстаивать себя.
Угрюмый поднял взгляд на собеседника – худощавого мужчину лет тридцати, темноволосого, со светло-карими глазами. Хозяина квартиры. Невооружённым взглядом видно было, что ничего тяжелее стула он не поднимал уже много лет. И столько же не появлялся на солнце.
– Знаешь, каким они мне штрафом грозят? А какие там юристы с их рук кормятся, знаешь? Да пошли они…
Гость вновь отвёл взгляд от возмущённого собеседника и вернулся к содержимому тарелки. Простоватая внешность. Коренастый, плечистый, чисто, но простенько одет. Даже лицо Угрюмого выдавало в нём неспособного на конфликт человека. Такого, кажется, любой заденет, оскорбит, а он – ни ответить, ни за себя постоять. Разве что ругнётся да уйдёт, тем дело и кончится. Четвёртый десяток вот-вот в размен пустит – а как ребёнок.
– …не, это что ты всё-таки такого выкинул, чтобы обозлить целую компанию? – пробормотал Худощавый.
Где-то в подъезде, звонко стукнувшись об бетон, упало нечто тяжёлое. В пустой полутёмной комнате далёкий металлический звук показался неестественно громким. Кажется, даже густые тени на стенах вздрогнули. Оба собеседника нервно оглянулись, но, не услышав больше ничего подозрительного, вернулись к прерванному диалогу.
– Ничего я такого не сделал. Ну, поорал, ну народ напугал. Ничего не сломал, никого не покалечил.
– А чего орал-то? Угрожали?
Угрюмый покосился на собеседника, даже жевать на минуту перестал.
– Расскажу – не поверишь.
– Почему эт?
– Ну вы же все… скептики. У вас же всё непонятное – либо "глюки", либо "свистёж".
Худощавый сморщился. Он и правда был скептиком, сколько себя помнил, и ничего плохого в этом не видел. Всему можно найти более-менее логичное объяснение, у всего есть научное или хотя бы околонаучное обоснование. А у чего нет – то относится к "бабкиным суевериям".
– Рассказывай как есть. Ничего страшнее твоих пьяных воплей на Объездной в три ночи всё равно быть не может.
Угрюмый помолчал, продолжая жевать, потом пожал плечами:
– Как скажешь.
С несколько секунд Худощавый ждал начала рассказа. Но гость, кажется, полностью погрузился в процесс поглощения пищи и совершенно о нём забыл. Худощавый даже открыл рот, собираясь спросить "ну, и?"
Но затем… затем послышался едва различимый звук.
Высокий свист, как от статики в старом телевизоре. Худощавый повернулся к ноутбуку, будто тот мог включиться сам. Экран оставался тёмным.
Перед глазами мелькнуло светлое пятно. Худощавый моргнул, и пятно исчезло.
К высокому свисту добавился такой же тихий, но очень низкий гул. Худощавый прислушался, пытаясь определить источник звука. Соседский водопровод?.. Нет, звук был определённо другим: плотным, тяжёлым, закладывающим уши. Ощутимым скорее кожей, чем ушами. Мужчина зевнул, попытавшись сбросить внутриушное давление – не помогло.
Что-то снова на миг затуманило зрение, он опять моргнул. На сей раз пятно не исчезло. Неясным блеклым силуэтом оно неторопливо проплыло в другой конец помещения и исчезло, пройдя сквозь стену. Худощавый ошарашенно выругался, едва не вскочив с кресла:
– Ты видел?!
– Что видел? – невозмутимо спросил гость, не поднимая взгляда от тарелки.
– Там же… – выпучив глаза, мужчина вглядывался в стену, через которую только что прошло полупрозрачное нечто. Стену его же собственной квартиры. Квартиры скептика до кончиков ногтей.
Низкий гул усилился.
Гость поднял глаза от тарелки и посмотрел на хозяина дома, тот рефлекторно глянул на него – и застыл.
Из-под человеческих контуров лица, которое он знал много лет, проступали черты совершенно незнакомые – черты некой… морды. Мужчина часто поморгал, потёр глаза, даже дал себе пощёчину для верности – наваждение не исчезало. Полупрозрачное, будто изображение от проектора на цветной простыне, оно неуловимо изменяло форму лица, создавая жуткую нечеловеческую гримасу, похожую на театральную маску.